Иногда сквозь тучи вдруг проглядывало солнце. Оно слепило глаза, до боли обжигало кожу, но не обогревало. Ночью было минус 30°, а днем минус 20°, вполне терпимо. Тем более что занятые работой моряки не чувствовали холода и, устав за день, спали как убитые. Просыпались они с ощущением, хорошо знакомым тем, кому приходилось стоять лагерем среди снегов. Казалось, будто глаза под заиндевевшими веками замерзли, и десны тоже — хотелось растереть их пальцами, чтобы согреть.
Под наблюдением Угиука матросы построили из снега юрты наподобие эскимосских иглу[96]
или чумов[97] и совсем неплохо чувствовали себя в этих примитивных жилищах.В ясную погоду все украдкой посматривали в сторону немецкого корабля. Но, по молчаливому согласию, никогда о нем не упоминали, разве что в беседе с товарищем, когда поблизости никого не было.
— Что плохо для нас, нехорошо и для них, — говорил один, кивнув на немецкий корабль.
— Им тоже невесело, — откликался другой.
Но однажды, хоть и по пустяковому случаю, матросы «Галлии» и «Германии» столкнулись.
Разгрузка шхуны подходила к концу, оставалось лишь уложить запасы так, чтобы до них не могли добраться осмелевшие от голода медведи. Этим и занимались Артур Форен со своим неразлучным другом Дюма, когда последний, вдруг обернувшись, увидел медведя.
— Гость пришел, — сказал он. — Где мое ружье?
Но Летящее Перо опередил Тартарена, схватил ружье и выстрелил в зад убегавшему зверю. Тот взвыл от боли. Дюма послал вдогонку вторую пулю, но медведь продолжал бежать.
— Семь чертей ему в бок! — крикнул провансалец.
— Провалиться мне на этом месте! — откликнулся Летящее Перо. — Не упускать же полтонны свежего мяса!
Оба побежали за медведем, стреляя на ходу.
Медведь волочил лапу, истекая кровью, и казалось, вот-вот упадет.
Неожиданно зверь свернул в сторону «Германии» и свалился неподалеку от нее.
Французы, гордые удачной охотой, поспешили к зверю. Но его уже тащили на веревках пятеро немецких матросов, успевших перерезать хищнику горло. До «Германии» оставалось не более ста метров.
Летящее Перо, сохраняя спокойствие, с поклоном обратился к немцам:
— Простите, господа, вы, вероятно, не знаете, что это — наша добыча!
Немцы ничего не ответили, будто не слышали, даже не остановились.
Парижанин с решительным видом ухватился за медвежью лапу и потянул зверя к себе, но тут на него бросился с ножом здоровенный рыжий детина.
Дюма прицелился в немца.
— Брось нож, мерзавец, или я размозжу тебе башку!
Немец, выругавшись, отступил и позвал на помощь товарищей.
— Ага! Пятеро против двоих мало? — крикнул Летящее Перо. — Зови всех! Сейчас мы вам покажем!
— Будь я проклят, если эти выродки уйдут от нас!
— Жаль, что Фрица нет с нами!
В это время прибежали еще трое немецких матросов, вооруженных ружьями.
Дюма прицелился в одного.
Вот-вот мог разыграться настоящий бой, не раздайся в это время на «Галлии» выстрел из сигнальной пушки.
— Слышишь? — вскричал Летящее Перо.
— Беда! Сигнал тревоги!
— Бежим скорее!
— Придется оставить добычу, но мы еще встретимся с вами… сволочи!
И французы умчались под хохот и улюлюканье немцев.
Дело в том, что капитан, услышав выстрелы, стал следить за охотой в бинокль. Его сразу обеспокоило то, что зверь убегал в сторону «Германии». Остановить матросов не было возможности, они не услышали бы его, и д’Амбрие ничего не оставалось, как ждать, чем кончится дело. Капитан знал цену немцам, но такой наглости от них не ожидал.
Если не предпринять никаких мер, все это может печально кончиться.
И капитан не теряя ни минуты подбежал к сигнальной пушке и выстрелил.
Через десять минут Дюма и Летящее Перо предстали перед начальником.
Тот не стал делать им выговор, но категорически запретил соприкасаться «с кем бы то ни было оттуда».
— Договорились, матросы?.. Ни под каким видом!
— Даже если они на нас нападут?
— Нет, в этом случае я сам прикажу действовать, потому что отвечаю за вашу честь и безопасность и никому не позволю на них посягать! Только первыми не начинайте!
— Никогда! Слово моряка! Не такие мы люди, чтобы лезть в драку! Пусть подавятся нашим медведем!
— Верно, мой друг!
— Видно, еды у них мало, раз позарились на чужую добычу. Не то что у нас! То-то, я смотрю, еле на ногах держатся, того и гляди, ветром унесет. Но работают они, кажется, здорово!
— Кстати, что у них сейчас делается? Раз они действуют как враги, я могу воспользоваться сведениями, которые вы получили во время вашей вынужденной разведки.
— Ледяной барьер, капитан, обошелся с ними не лучше, чем с нами… Корабль их, правда, не уткнулся носом в лед, как наша «Галлия», зато его подняло не меньше чем на пять метров. Стоит, как гриб! Смех, да и только!.. Они, видно, тоже сошли на лед. Я видел там несколько снежных юрт, должно быть, склады.
— Больше вы ничего не заметили?
— Ничего, капитан.
— Отлично! Возвращайтесь теперь к работе и помните, что я сказал!
Шло время. Ясная погода сменялась пасмурной, но положение по-прежнему оставалось опасным.
Даже в периоды затишья все ожидали бури, и жизнь проходила в постоянной тревоге: льды уже не были такими твердыми, как зимой.