«Французы полезные и вредные». Надзор за иностранцами в России при Николае I

За эти два материала правительство, как уже было сказано выше, возбудило против «Моды» судебный процесс (управляющий газетой Вуалле де Сен-Фильбер и ее директор виконт Эдуард Вальш были обвинены в оскорблении особы короля), причем известие о возбуждении дела дошло до заинтересованных лиц в день печального юбилея, ровно через 18 лет после убийства герцога Беррийского. Сами журналисты «Моды» в седьмом выпуске 1838 года писали: «13 февраля, ни днем раньше и ни днем позже, выйдя из храма, где служили заупокойную мессу по герцогу Беррийскому, мы получили извещение о том, что нам предстоит ответить перед правосудием за статью, в которой мы сравниваем февраль 1820 года с февралем года 1838-го». Заседание (во время которого, по выражению самих обвиняемых, «на скамье подсудимых вместе с журналистами „Моды“ оказалась сама история Франции») состоялось 20 февраля 1838 года и, несмотря на то что газету защищал один из самых знаменитых адвокатов легитимистского лагеря, А. – Л. – М. Эннекен, окончилось не в пользу «Моды»: редакцию приговорили к уплате штрафа в 4000 франков, а ее управляющего Вуалле де Сен-Фильбера – к шестимесячному тюремному заключению; сам скандальный выпуск газеты, согласно приговору, следовало уничтожить, а текст приговора опубликовать в следующем выпуске. Процесс освещался в парижской прессе, прежде всего в легитимистских изданиях «Газет де Франс» (где инкриминируемые «Моде» статьи перепечатаны почти полностью) и «Котидьен», а затем сама «Мода» напечатала по свежим следам отдельную брошюру «Процесс „Моды“», где воспроизвела и речь государственного обвинителя П. – Ш. Нугье-младшего, и речь защитника. По закону периодические издания не имели права собирать деньги для уплаты штрафов по подписке; однако «Мода» издала свою брошюру тиражом 10 000 экземпляров и продавала ее по 5 франков за экземпляр – по всей вероятности, в надежде получить финансовую поддержку от единомышленников (5 франков были очень высокой ценой для тонкой брошюры; полноценный роман продавался за 7,5 франков, и только в 1838 году издатель Шарпантье снизил цену на такой том до 3,5 франков). Главным предметом обсуждения обоих юристов, и прокурора, и адвоката, стало не что иное, как отточие в письме, якобы адресованном императором Николаем князю Ливену. По словам адвоката Эннекена, Лобардемон (безжалостный судья, подручный кардинала Ришелье в политических процессах первой половины XVII века) говорил, что ему довольно двух строк, написанных любым человеком, для того чтобы этого человека повесить; так вот, продолжает Эннекен, «мы сильно ушли вперед; нам не надобно уже и двух строк, мы ограничиваемся тремя точками». Ту же тему развивала 22 февраля 1838 года и «Газет де Франс»: если в сентябре 1835 года (когда был принят очень суровый закон о печати, запрещающий, в частности, оскорбления короля и нападки на существующую форму правления) июльские власти пытались объявить уголовно наказуемым деянием намеки (впрочем, эту статью закона так и не утвердили), то теперь прокуратура берется истолковывать отточие, то есть полное отсутствие слов. «Вот это и называется прогрессом! Есть о чем задуматься сторонникам революций». Прокурор Нугье утверждал, что отточие это может быть заполнено только словами, оскорбительными по отношению к Луи-Филиппу. Адвокат, со своей стороны, тоже пустился в разгадывание того, что мог иметь в виду автор письма и какие слова из этого письма в газетных публикациях опущены:

Царь признает только право рождения, право же Луи-Филиппа, напротив, основывается на суверенитете народа. Император Николай хотел сообщить князю Ливену следующую мысль: вы человек слишком хорошего рода, чтобы явиться при дворе этого короля баррикад и буржуазии; эту мысль можно запросто приписать Императору Николаю; она серьезна, она благородна, наконец, она логична.

Адвокат Эннекен, таким образом, вполне допускал, что письмо императора князю Ливену достоверно. Того же мнения придерживались и многие из упоминавших письмо парижских журналистов: они, во всяком случае, не видели ничего невероятного в том, что северный самодержец отзывается о французском собрате именно в таком тоне. Сами журналисты «Моды» до вынесения им приговора вопросом о достоверности письма не задавались, но после приговора в ней усомнились. Они рассуждали следующим образом: