Фрау Шрам

- А как тебе такой привет? Между прочим... от господина "Икаруса".

- Так себе, - говорю, - что-то типа твоего "добрий утро".

Он очень осторожно прислонил свой гоночный велосипед к спинке скамейки, на которой я только что сидел и оставил книгу.

Как подобает старым друзьям, мы немного покачались в объятиях, похлопали по бокам, помяли друг друга.

Фланкес[1] из туристического агентства, страшно недовольный шумным нашим вторжением в сонное царство, продолжал вести наблюдение за нами.

[1] Некто, имярек (азерб.).

Марик начинал работать на публику. (Это сразу стало заметно.)

- Поверишь, на дороге, стоит просигналить, все легковушки в сторону шарахаются, - продемонстрировал черные трубки, закрепленные на руле общей скобою. - Потом видят вместо автобуса - велосипед (!) и... такие пузыри пускают - на неделю кайфа хватает. - Он показал на своей длинной шее с выступающим адамовым яблоком, до каких пор хватает ему кайфа, и как-то странно хрюкнул от удовольствия. - А ну, а ну... покажись. А тебе идет армейская прическа. Чем больше будешь лысеть, тем больше форма твоего черепа будет требовать коротких волос и бороды. Вообще сохранился ничего. Надо будет тебя снять. Есть идея!.. Новогрудский читает... на фоне средневековой стены... местный суфий-муфий наблюдает за ним сверху.

- Согласен, только с одним условием: стена не будет похожа на Западную Иерусалимскую, я - на выдавливающего слезу бедного еврея, - у меня, если верить одному психиатру-экстрасенсу, с этим делом плохо получается, - а местный мудрец-звездочет - на арабского террориста.

Мы смеемся...

Марик подмигивает соглядатаю в окне, потом тихо говорит мне:

- Ничего не бойся, меня тут за отморозка все принимают. То на велике "мороз включу", то манекена с плейером, в наушниках выведу погулять.

Я разглядываю друга-американца, соратника по чердаку.

Не помню, говорил ли я, что Марк сильно косил? Глаза его всегда разлетались по миру гикающей, татаро-монгольской конницей. В школе над ним вечно подтрунивали, а Хашим открыто величал - косилой. Однако недостаток этот шел Марику, как идут некоторым очки, лысина, хромота, сутулость... Недостаток этот делал моего соседа по парте каким-то трогательно-обаятельным: "...Косила, двигай к нам!" и он идет по длинному школьному коридору мимо распахнутых классных дверей, идет и улыбается на четыре бала по пятибалльной шкале, только вот непонятно - кому именно он улыбается, - и, может быть из-за того, что каждый принимал его улыбку на свой счет, Марик и выглядел таким трогательно-обаятельным. Сейчас же меня встретил Марк с выправленными, несколько печальными глазами; высокий жгучий брюнет, начинающий уже седеть с висков. Марк - какой-то другой, значительно повзрослевший (педантичный иностранец с черными очками на лбу) и в то же время тот же - бакинец раздолбай-пофигист образца семидесятых (велосипед с сигналом от "Икаруса" и прогулки с манекеном лишнее тому подтверждение.) Будто и не прожил столько лет в Америке - и не где-нибудь на Брайтон-бич, среди наших, а в Детройте, среди настоящих американцев.

Две женщины в чадре (рокировка произошла бы совершенно незаметно равно как для площади, так и для их сизых вытянутых теней), проходя мимо, показали нам свои любопытные торжественно-черные глаза.

Марик едва заметил этих преданных Востоку женщин, как тут же радостно запустил в них автобусным сигналом; мужчина в окне туристического агентства, внимательно следивший за этой сценой, обрушился на нас сверху теми междометиями, которые всегда наготове у чабана и на которые немедленно реагирует пыльное стадо баранов, да что там живые, - каменный, у которого я карамельную конфету оставил, и тот бы затряс курдюком быстрее. Женщины Востока шарахнулись в сторону и торопливо засеменили вниз. Рыцарь-экскурсовод в средневековом окне, похоже, посчитал дело сделанным и вроде бы немного успокоился, засмолил сигарету.

Я говорю Марку, что, независимо от того, считает ли его Крепость сумасшедшим или не считает, ему следует быть поосторожней, причем именно здесь, именно в Крепости, - времена ведь нынче изменились даже по краям, город не тот, что прежде. И, находясь под сильным впечатлением от увиденного на нашей улице, предельно сжато рассказываю о пулях калибра семь шестьдесят два, настигших, на мой взгляд, ни в чем не повинных людей. Я говорю ему, что совсем перестал понимать, что происходит здесь в последнее время. Вот из Москвы Баку понимаю, а в самом Баку - ничего понять не могу; взять к примеру, те же Ходжалы, кто-нибудь вообще знает правду о Ходжалы?

- Ну-ну, в совсем-то невиновных людей, положим, пока еще не стреляют, говорит Марик, - тем более днем. Тем более, если там разыграна карта, как ты уверяешь. А насчет Ходжалы, - он останавливается, медленно стягивает с рук велосипедные перчатки и подбирает слова, - ...продолжение Бабьего яра... с той лишь разницей, что Ходжалы скоро все забудут, и не только потому, что всем невыгодно помнить. Как ты сам заметил, времена изменились, и это особенно заметно после восьми вечера.