Фрау Томас Манн: Роман-биография

Один из их тогдашних друзей, В.-Е. Зюскинд, исполнявший второстепенные роли в «Союзе мимиков», выступая в 1963 году с речью по поводу восьмидесятилетия брата и сестры, Кати и Клауса Прингсхайм, упомянул об одной сцене, которая говорит о том, скольких душевных волнений и мук стоили матери тогдашние проделки старших детей. Зюскинд поведал о разговоре, состоявшемся в 1923 году с «вконец растерянной, рассерженной Катей Манн», которую он повстречал на мюнхенской Резиденцштрассе. «Обычно высокомерная и самоуверенная», она вдруг накинулась на него с исступленным криком, моля и заклиная его сказать, «какой кружок тогдашней „золотой“ молодежи столь пагубно влияет на старших детей, которые просто погрязли в пороках». Это была доведенная до отчаяния, выбившаяся из сил мать. Он неожиданно понял, «что такая насмешливая, не допускающая возражений, не ведающая снисхождения женщина, она скрывала свою драму даже от близких друзей дома и несла на своих плечах всю тяжесть оскорбленного материнского чувства».

Зюскинд был совершенно прав. Поведение ее «старших», их строптивость и своеволие действительно больно ранили Катины чувства. Тем не менее, это не могло убить в ней веру в здоровую сущность ее «талантливых чертенят». Во всяком случае, одно не вызывало сомнений: дети должны немедля уехать отсюда, их необходимо изолировать от ровесников-со-седей по Герцог-парку, а также вырвать из школьной среды, так и не сумевшей привить им интерес к учебе, которую они считали лишь обременительной обязанностью. Однако там, где дало сбой общепринятое классическое образование, при известных обстоятельствах могла помочь, по мнению матери, новейшая педагогика, основанная на концепции самостоятельной учебы в школьном коллективе под руководством чутких преподавателей. Быть может, «удастся воспользоваться факультативными занятиями в школе для одаренных детей» и сдать там экзамен на аттестат зрелости. Все тщетно! Преподавателям горной школы в Хохвальдхаузене не удалось преодолеть барьер между сестрой и братом и остальными воспитанниками. Пока родители еще тешили себя надеждой, что несмотря на некоторые трудности, поначалу вполне естественные, дети все же свыкнутся с новой жизнью и получат необходимые знания, подружки Клауса и Эрики из дома Вальтеров уже давно знали, что те в действительности не имели ни малейшего интереса ни к слиянию со школьным коллективом, ни к учебе, и, самое позднее, к началу летних каникул снова намерены оказаться в Мюнхене.

Такое отношение детей задело Катю Манн сильнее всех прежних неудач. Она тотчас сообщила Эрике, что из ее писем была уверена, что они с братом, несмотря на объективно неблагоприятную обстановку в школе, останутся, тем не менее, в Хохвальдхаузене, ибо там «во многих отношениях совсем не так уж и плохо» и так далее. А теперь она узнает от ее подружек совершенно обратное. «Думаю, я заслужила большего доверия и откровенности с твоей стороны. Я всегда доказывала тебе свою самую искреннюю любовь […] и надеялась, что наконец-то положен конец всякому вранью и изощренным хитростям».

Неискренние взаимоотношения в семье — тут уж Катя Манн не знала снисхождения. Они причиняли ей куда большую боль, нежели «все оскорбления» и самые грубые публичные обвинения — чтобы защититься от них, она могла найти соответствующие аргументы. «Если есть веские причины против пребывания в этом заведении, то, естественно, не может быть и речи о том, чтобы оставить вас там. К тому же я […] не какой-нибудь изверг, и посему, если ты не можешь с ними ужиться, то нет необходимости оставаться там». Однако либеральность либеральностью, но она последовательно настаивала на своем — ее решения всегда были взвешены. Ее наставления редко вызывали возражения, потому что, как правило, бывали деловыми и логически последовательными. Катя никогда не скрывала своего мнения, даже когда была уверена, что его выслушают без всякой охоты. «Впрочем, тем временем я получила большое, очень умное письмо [от директора горной школы Штехе]. […] Он дает Клаусу характеристику, с какой я совершенно согласна, хотя меня она и не осчастливила».

Катя Манн всегда поступала честно. Не щадя противника, она, однако, никогда не была мелочной или злопамятной. «Причины, из-за которых мы отправили вас туда, все еще не устранены, — сообщала она Эрике, — и только в случае, если вы по-настоящему изменились, если прекратятся тайные походы в кино и к актерам, всякого рода махинации и прочие бесчинства, учиняемые вместе с Вальтерами, лишь в этом случае возможна жизнь одной семьей. […] Тебе не стоит расстраиваться [из-за моих замечаний]. Но ежели они дойдут до твоего сердца и в дальнейшем я опять смогу доверять тебе, меня это очень обрадует» (4 июля 1924 г.).