Фрау Томас Манн: Роман-биография

В письмах Кати Манн встречается достаточно примеров, говорящих о невозможности с ее стороны — быть может, даже нежелании соблюдать условности, нарушающие сложный психологический семейный уклад, в особенности если эти условности грозят внести диссонанс в непреложную размеренность жизни хозяина дома. Когда Ида Херц, самоотверженно спасшая осенью 1933 года столь необходимые для работы писателя книги, два года спустя бежала из Нюрнберга, скрываясь от преследования нацистов, и без предупреждения объявилась в Цюрихе, Катя Манн сообщила об этом своему сыну Клаусу в чрезвычайно ироничном и уничижительном тоне: «Об ужасной malheur[98], постигшей Идочку Херц, я тебе уже писала; […] однако если бы она не чванилась и держала язык за зубами, ей не пришлось бы спасаться бегством, да еще куда — в Цюрих! На мой взгляд, она нарочно навлекла на себя беду, чтобы кинуться на грудь господину доктору, который однако плохо воспринял этот маневр, ибо ничего не хочет знать о ней после того, как возвеличил ее, и если бы она не была такой толстокожей, ей лучше бы утопиться. Но она даже не догадывается об этом, поскольку считает, что окажет нам великое благодеяние, обретя здесь у нас пристанище как политическая беженка, в то время как гибнут наидостойнейшие из достойных».

Само собой разумеется, подобные высказывания не предназначались для ушей общественности, но нельзя также сказать, что они реально отражают характер пишущей, поскольку это скорее выплеск временного дурного настроения. Иначе как бы могла Катя спустя всего два года, ничтоже сумняшеся, просить Иду содействовать в Англии женитьбе своего сына Михаэля, которого мать хотела освободить от срочной службы в чешской армии, на его нареченной, швейцарской подданной? Ида Херц должна была выяснить, какие необходимы условия, чтобы заключенный в Англии брак Михаэля с Гретой Мозер имел законную силу.

Госпожа Томас Манн проявляла завидное рвение не только тогда, когда дело касалось мужа, но и когда затрагивались интересы детей. Правда, она приучила себя терпимо и со смирением принимать то, как живут ее взрослеющие дети («что же касается Монички, то всему, чем она занимается, сопутствуют сплошь malheur, поэтому нет никакого смысла искать какого-то способа помочь ей в беде. […] Ах, если бы она вышла замуж за Казимира Эдшмида!»). Но если Катя видела, что одному из них неминуемо грозит опасность, она ни перед чем не останавливалась, чтобы устранить ее. Вполне допустимо, что именно эта ее черта объясняет ту странную просьбу к Иде Херц, — теперь в Цюрихе она тревожилась о Михаэле так же, как некогда в Мюнхене, когда ей пришлось опасаться за Эрику и Клауса. Очевидно, мальчик не вполне уютно чувствовал себя в родительском доме и соответственно этому вел себя. Однако, по мнению Кати, он еще не настолько повзрослел и возмужал, чтобы жить вдали от дома. Когда после очередного грандиозного скандала с отцом Михаэль убежал из дому, Катя, гонимая паническим страхом, полночи бегала по городу в поисках сына.

Но Михаэль был не единственным ребенком, доставлявшим ей столько хлопот. Клаусу тоже угрожала опасность. Созданный им журнал из-за незначительного числа подписчиков просуществовал всего два года; романы его выходили малыми тиражами, дружеские связи рушились, а свою работоспособность он мог поддерживать исключительно возбуждающими средствами. Мать уже давно строила догадки о причине возникновения у сына небольшой «пазухи за ухом» и его привычке промывать глаза настоем ромашки, поэтому в ее письмах к Клаусу она со все возраставшей настойчивостью просила его полностью отказаться от «этой мещанской привычки», как она пренебрежительно именовала тягу к потреблению презренного наркотического зелья.

Ее увещевания были напрасны, как показала весна 1937 года: из-за передозировки наркотиков Клаус попал в клинику доктора Клопштока, хорошего знакомого родителей. «Естественно, меня немного беспокоит тот факт, что твое увлечение зашло так далеко, — писала мать сыну. — У нашей Юлечки, — имелась в виду родная сестра Томаса Манна Юлия Лёр, которая тоже попала в плен наркотической зависимости, — не хватило ума и жизненного опыта, поэтому она и покорилась этой мещанской привычке, но тот, кто обладает сильной мужской волей и талантлив, с этим недугом непременно справится», а уж «тем более мой сын». Так Катя умела утешать людей! Не дистанцировалась, не произносила назидательные речи, лишь ободряла. Она даже участвует в лечении как психотерапевт, положительно оценивая предписанную ему процедуру: «Мне кажется, это большая удача, что ты попал к нему [Клопштоку], с ним ты непременно поборешь это презренное мещанство за каких-нибудь двенадцать сеансов».