Фредерик Рюйш и его дети

– А я после того, как от вас ушла, – после того, как мне рассказывать уже было нечего, – начала свой рассказ Марина, выпив две чашки чая и выкурив не знаю сколько сигарет, – поднялась к себе в комнату и спряталась в тайник. Дверь я нарочно закрывать не стала, думаю, может, вы передумаете. А там у нас барабашка живет, ну я вам рассказывала. Это дух ребенка, – глаза ее загорелись, эта тема, видно, тоже ее беспокоила.

– А ты откуда знаешь, что дух ребенка?

– Вы… – она осеклась, не договорив, – вы меня только за сумасшедшую не считайте.

И я понял, она не хотела обращаться ко мне, как прежде, называть меня «дядей». Да и я не хотел, чтобы она так меня называла.

– Ну что ты? Как я могу тебя сумасшедшей считать? Ты же не ковыряешь вилкой в носу, не выливаешь чай мне за шиворот и ведешь себя вполне адекватно.

– Ну ладно, скажу тогда. Он приходил ко мне во сне.

– Как это?

– Несколько раз приходил ко мне во сне и рассказывал о себе… Вы не думайте, он и к маме тоже приходил, только она не верит. Хотя вот вы писатель, подумайте, как один и тот же сон может сниться двум людям.

– Да никак не может. Вот у Кастанеды есть система управления сновидениями. Ты об этом слышала?

– Да читала я это. Но здесь другое совсем.

И рассказала Марина о том, что в комнате-тайнике у них живет дух умершего уродливого мальчика. Умер он, когда ему было около семи лет, и с тех пор дух его обитает в разных домах Петербурга. Рассказал он также, что таких духов в Петербурге очень много, что чуть ли не в каждой квартире старого города проживают такие духи. Большинство из них уроды. Почему Марина решила, что большинство проживающих в Петербурге духов – уроды, я не понял.

– Так вот, – продолжала Марина, – я стала изучать этот вопрос о домовых и всяких там барабашках, читать литературу по демонологии и узнала, что есть много версий, откуда берутся домовые. Одна из них, что домовые – это духи некрещеных детей. А уродов на Руси считали за создания нечистого и в деревнях иногда даже убивали. Поэтому множество их душ живет среди нас в другом измерении, и мы не знаем об их существовании, а они смотрят на нас оттуда и радуются за нас или, наоборот, негодуют…

– Интересно, раньше ведь домовые считались оберегателями дома. Их даже переносили в новый дом в сапоге, – проявил я эрудицию.

– Да, в сапоге или в глиняном горшке. А домового ведь даже можно вывести. Если у вас дома, например, домового нет, можете вывести себе его сами. Это очень просто. У куриц иногда появляются такие маленькие яички, совсем крохотные…

– Перепелиные называются.

– Да нет, – улыбнулась Марина. – В народе такое яичко называется «серсок». Так вот, этот серсок вы помещаете себе под мышку и носите десять дней.

– Здорово! А спать как же?!

– Спите тоже с ним, вынимать категорически воспрещается. И вот через десять дней из него вылупляется чертик-домовой, во всем вам послушный.

– Ну, что же, на досуге займусь выведением.

Марина вдруг замолчала и погрустнела. Кажется, ей стало неинтересно об этом говорить. Поднявшись, она подошла к окну и стала смотреть на улицу. Я тоже молчал. Я не хотел вспоминать то, что произошло у нас в жилище уродливого барабашки, но это воспоминание без моего желания само вставало передо мной. Теперь я знал, что это будет приходить само, когда не зовешь, вдруг всплывать в памяти души, в памяти тела, в памяти запахов и ощущений, вплывать вместе с ароматом ее волос… и мое тело вспоминало и тянулось к этой стоящей у окна девушке, и я непроизвольно подавался вперед…

– Вот черт! – Марина вдруг бросилась в сторону от окна.

– Что случилось? – спросил я, поднимаясь из-за стола.

– Да нет, так, ничего. Знакомый парень просто. Только бы не заметил.

– Знакомый парень?..

Мне вдруг кровь ударила в лицо, стало не по себе. Знакомый парень. Ведь я совсем не думал о том, что у Марины могла быть своя жизнь, что у нее мог иметься знакомый парень, были какие-то привязанности, постоянный молодой человек или даже несколько. Чувство ревности, непреодолимое, темное и тягучее, зашевелилось у меня внутри. Как известно, мужчины ревнуют к тем, кто был у женщины до него, а женщины – к тем, кто у мужчины будет после… Ну или что-то в этом роде. Но я вдруг разозлился, очень разозлился! Значит, у нее до меня была какая-то жизнь…

– Друг твой, что ли? – ехидно спросил я.

Хотя какое право я имею на эту девушку? Но когда говорит ревность, здравый смысл умолкает и пугливо прячется в темных углах.

– Да так, приятель старый.

Марина не замечала изменившегося моего тона и не придавала значения моим расспросам, а зря. Я заводился все сильнее, хотя виду старался не подавать, но в душе у меня все бурлило.

– И давно вы с ним дружите?

– Да нет, год всего – на дискотеке познакомились. Он в Гидромете учится.

– Понятно, – сказал я, все больше возбуждаясь. – Ну, а у вас… – я хотел задать самый глупый вопрос из всех, которые мог задать в эту минуту, но, к счастью, не успел.

В дверь раздался звонок.

– Не открывайте! – воскликнула Марина, бросаясь ко мне. – Прошу вас, не открывайте!..