Фрегат «Паллада»

Петр Александрович отошел от меня. «Вы не досказали!» – заметил я ему. Он боязливо поглядел во все стороны. «Жаркое – утка, – грозно шипел он через ют, стараясь не глядеть на меня, – пирожное…» Белая фуражка капитана мелькнула близ юта и исчезла. «Пирожное – оладьи с инбирным вареньем… Отстаньте от меня: вы все в беду меня вводите!» – с злобой прошептал он, отходя от меня как можно дальше, так что чуть не шагнул за борт. «Десерта не будет, – заключил он почти про себя, – Зеленый и барон по ночам всё поели, так что в воскресенье дам по апельсину да по два банана на человека». Иногда и не спросишь его, но он сам не утерпит. «Сегодня я велел ветчину достать, – скажет он, – и вынуть горошек из презервов» – и т. д. доскажет снисходительно весь обед.

После обеда, часу в третьем, вызывались музыканты на ют, и мотивы Верди и Беллини разносились по океану. Но после обеда лениво слушали музыку, и музыканты вызывались больше для упражнения, чтоб протверживать свой репертуар. В этом климате сьеста необходима; на севере в самый жаркий день вы легко просидите в тени, не устанете и не изнеможете, даже займетесь делом. Здесь, одетые в легкое льняное пальто, без галстуха и жилета, сидя под тентом без движения, вы потеряете от томительного жара силу, и как ни бодритесь, а тело клонится к дивану, и вы во сне должны почерпнуть освежение организму.

Природа между тем доживала знойный день: солнце клонилось к горизонту. Смотришь далеко, и всё ничего не видно вдали. Мы прилежно смотрели на просторную гладь океана и молчали, потому что нечего было сообщить друг другу. Выскочит разве стая летучих рыб и, как воробьи, пролетит над водой: мгновенно все руки протянутся, глаза загорятся. «Смотрите, смотрите!» – закричат все, но все и без того смотрят, как стадо бонитов[33]

гонится за несчастными летуньями, играя фиолетовой спиной на поверхности. Исчезнет это явление – и всё исчезнет, и опять хоть шаром покати. Сон и спокойствие объемлют море и небо, как идеал отрадной, прекрасной, немучительной смерти, какою хотелось бы успокоиться измученному страстями и невзгодами человеку. Оттого, кажется, душа повергается в такую торжественную и безотчетно сладкую думу, так поражается она картиной прекрасного, величественного покоя. Картина оковывает мысль и чувство: всё молчит и не колыхнется и в душе, как вокруг. «Что-то плывет!» – вдруг однажды сказал один из нас, указывая вдаль, и все стали смотреть по указанному направлению. Некоторые сбегали за зрительными трубами. «Да, – подтвердил другой, – я вижу черную точку». Молчание. Точка увеличивалась. «Ящик какой-то», – говорят потом. «Ящик… Боже мой! Что в нем?»

Дыхание замирает от ожидания. Воображение рисует бог знает что. Ящик всё ближе и ближе. «Курятник!» – воскликнул один. Молчание. «Да, точно курятник, – подтвердил другой, вглядевшись окончательно, – верно, на каком-нибудь судне вышли куры, вот и бросили курятник за борт». – «Позвольте, – заметил один скептик, – не от лимонов ли это ящик?» – «Нет, – возразил другой наблюдатель, – видите, он с решеткой». И долго провожали мы глазами проплывавший мимо нас курятник, догадываясь и рассуждая, брошенный ли это по необходимости ящик или обломок сокрушившегося корабля.

Часу в пятом купали команду. На воду спускали парус, который наполнялся водой, а матросы прыгали с борта, как в яму. Но за ними надо было зорко смотреть: они все старались выпрыгнуть за пределы паруса и поплавать на свободе, в океане. Нечего было опасаться, что они утонут, потому что все плавают мастерски, но боялись акул. И так однажды с марса закричал матрос: «Большая рыба идет!» К купальщикам тихо подкрадывалась акула; их всех выгнали из воды, а акуле сначала бросили бараньи внутренности, которые она мгновенно проглотила, а потом кольнули ее острогой, и она ушла под киль, оставив следом по себе кровавое пятно. Около нее, как змеи, виляли в воде всегда сопровождающие ее две или три рыбы, прозванные лоцманами. Петр Александрович во время купанья тоже являлся усердным действующим лицом. Как ротный командир, он носился по всем палубам и побуждал ленивых матросов лезть в воду. «Пошел, пошел, – кричал он, – что ты не раздеваешься? А где Витул, где Фаддеев? Марш в воду! Позвать всех коков (поваров) сюда и перекупать их!»