Фрейд и психоанализ

[317] Поскольку эти фантазии бессознательны, пациент, естественно, не подозревает об их существовании, и напрямую расспрашивать его о них было бы совершенно бессмысленно. Тем не менее не только пациенты, но и так называемые нормальные люди повторяют снова и снова: «Но если бы у меня были такие фантазии, я бы обязательно об этом знал!» В действительности бессознательное – это то, чего мы не знаем. Наши оппоненты твердо убеждены в том, что ничего подобного не существует. Это априорное суждение носит сугубо схоластический характер и не имеет под собой никаких оснований. Мы не можем опираться на догму о том, что психика ограничена сознанием, ибо мы ежедневно убеждаемся в том, что наше сознание является лишь частью психической функции. Содержания сознания уже отличаются невероятной сложностью; процесс констелляции наших мыслей из материала, содержащегося в памяти, преимущественно протекает бессознательно. Посему мы вынуждены предполагать, нравится нам это или нет, существование несознательной психической сферы, даже если только в качестве «отрицательного пограничного понятия», подобно кантовской Ding an sich[102]. Поскольку мы воспринимаем воздействия, источники которых не могут быть обнаружены в сознании, нам приходится вкладывать гипотетические содержания в сферу неосознанного. Последнее означает, что источник этих воздействий кроется в бессознательном именно потому, что он не осознается. Данную концепцию бессознательного едва ли можно упрекнуть в «мистицизме». Мы не претендуем на то, чтобы знать или утверждать что-либо определенное о состоянии психических элементов в бессознательном. Вместо этого мы сформулировали символические понятия по аналогии с нашей формулировкой сознательных понятий, и эта терминология доказала свою ценность на практике.

[318] Такой способ мышления представляется единственно возможным, если мы придерживаемся аксиомы, которая гласит: «Не следует множить принципы без необходимости». Таким образом, мы говорим о влияниях бессознательного так же, как о феноменах сознания. Позиция Фрейда, согласно которой «бессознательное может только желать», вызвала яростные возражения. Данное утверждение было расценено как неслыханный метафизический постулат, что-то вроде положения из «Философии бессознательного» фон Гартмана[103]. Очевидно, возмущение было вызвано тем, что наши критики, сами того не подозревая, исходили из метафизической концепции бессознательного ens per se[104] и наивно проецировали на нас свои эпистемологически неочищенные идеи. Для нас бессознательное – простой термин, о метафизической сущности которого мы не позволяем себе составить никаких представлений. В этом мы отличаемся от тех кабинетных психологов, которые не только прекрасно осведомлены о локализации психики в головном мозге и физиологических коррелятах психических процессов, но и могут решительно утверждать, что за пределами сознания нет ничего, кроме «физиологических процессов в коре больших полушарий».

[319] Не следует приписывать нам такую наивность. Когда Фрейд говорит, что бессознательное может только желать, он тем самым пытается дать символическое описание влиянию, источник которого не осознается, но который с точки зрения сознательного мышления можно рассматривать только как аналог желаний. Более того, психоаналитическая школа в любой момент готова возобновить дискуссию о корректности аналогии с «желанием». Мы приветствуем всех, кто может предложить нечто лучшее. Вместо этого наши оппоненты довольствуются отрицанием самого существования этих явлений; если же они все-таки признают определенные феномены, то воздерживаются от любых теоретических формулировок. Последнее вполне понятно, ибо не каждый способен мыслить теоретически.

[320] Как только некто освобождается от догмы идентичности психики и сознания, допуская, таким образом, возможность существования внесознательных психических процессов, он уже не может априори ни утверждать, ни отрицать что-либо о потенциальных возможностях бессознательного. Психоаналитическую школу обвиняют в необоснованных утверждениях. Нам кажется, что изложенный в литературе обильный – даже слишком обильный – клинический материал обеспечивает достаточно – более чем достаточно – оснований, однако нашим оппонентам его мало. Очевидно, мы по-разному понимаем слово «достаточный» в этом контексте. Возникает вопрос: почему психоаналитическая школа требует гораздо менее убедительных доказательств своих формулировок, нежели ее противники?