Фрейлина Её величества. «Дневник» и воспоминания Анны Вырубовой

Вчера Александр Эрикович рассказал мне всю историю этой несчастной Шорниковой. Оказывается так. Она одна из так называемых раскаявшихся грешниц. Предложила сбои услуги по политическому сыску. Предала своих, свою партию, в которой работала. Это она по указанию властей (главным образом, очевидно, Столыпина) разыграла сказку про то, что члены Государственной Думы с.-д. (она, видно, сама раньше работала в этой партии) якобы подготовляли заговор, воззвание к войскам или что-то в этом роде. С этим документом в руках добилась того, к чему стремилась. «Кабинет» (?). Арестовали всю фракцию с.-д.-в, членов Думы, а Думу разогнали. Казалось бы, что после того, как работник оказал такую услугу правительству, оно (то-есть тот же министр) должен озаботиться о её судьбе. Правда, она рвань, гадина, но эту гадину использовали. Она сделала лучшее для нас дело. Надо ее, если не наградить, то хоть устроить. А о ней совсем позабыли. Кинули, как …[204], отправили в горячий момент куда-то — и позабыли. И тут началось самое интересное. В партии она под подозрением. Ее ищут. На нее …[205] Местная власть[206] от неё отмахивается, а ей есть нечего. Рваная, полуголодная, она мечется, пишет, напоминает… А они, голубчики, мирно делят лавры. Кончилось тем, что обо всем этом узнали союзники (С. М. А.)[207] и скандал вылился через край. При такой постановке[208] дела какое отношение может создаться между правительством и агентами сыска?

Конечно, всякий рвет себе кусок, пока можно. А после меня — хоть трава не расти!

Интереснее всего в этом то, что когда начинают разбираться, то виноватых нет. Власть валит вину с Ивана на Петра. Ну, и солидарность при этом замечательная. Чтобы обелить себе хоть кончик уха, готовы запутать три десятка своих соработников.

Солидарности им бы научиться у тех же революционеров, через которых они выслуживаются. Когда Александр Эрикович рассказывал мне о ней, то хотел обратить мое внимание на то, что такая Шорникова могла бы пригодиться для той дели, о которой я ему говорила. Я с этим его мнением не согласна. Я бы и вообще не сказала, что он умеет отыскивать людей. Нет, она не годится. Уж очень это все гадко!

1908. 5 августа.

От этих ищеек житья нет. Они не только стараются выслужиться перед Папой и Мамой, но, чтобы сковырнуть друг друга, ведут такие сплетни, создают заговоры, чтобы …[209] в ликвидации их. Проклятые! И никого они не пропустят, никого! А когда заврутся, то теряют нить. Этой скверной ищейке Герасимову[210] почему-то вздумалось поохотиться на старца. Врешь, поганый, тут ничего не получишь!

А было это так. У Герасимова своя свора (больше по …)[211]. Они не только человека, но и птицы на лету не пропустят. Конечно, тогда, когда это им выгодно.

Кто то донес Герасимову, что у меня бывает старец (их нюх наводит их только на революционеров: на них всего легче выехать).

Герасимов сделал, очевидно, страшные глаза — из зависти — ну и рассказал все Столыпину.

Тот, как большой, распорядился и все передал Папе[212].

Папа сказал Маме. Мама — мне. Старец уехал. А дальше? Дальше то, что Мама о нем уже много раз меня спрашивала. Тянется к нему душой. Говорит:

— За мной, за царицей, шпионят. И это называется охраной!

5 сентября.

Еще одна отличительная черта. При полной тишине этим ночным воронам делать нечего. Они тогда предполагают другое. Кинут свою ищейку в гущу революционеров. Тот раздует там кадило, а если это не помогает, то просто составят какой-нибудь заговор позабористей и начнут с ним носиться: вот мы, мол, какие спасители! Всех спасли, Папу и Маму! И если для наглядности надо «убрать» кого (хотя бы не своих), то и это разрешается. Я не знаю, как это называется и чем вызываются такие действия охранного отделения, но и это делается. Столыпин убит своими же[213]. И для чего? Во-первых, возможность выслужиться, ну и освободить место для своего …[214], чем для себя. Все это кошмарно. Все это разбой. И всем этим людям доверена династия и лучшие слуги.

9 сентября.

Старец сказал вчера:

— Мама с её светлой головой одного не понимает: что из десяти покушений на Папу и Маму — девять придуманных этими прохвостами. И им без этого нельзя. Это их хлеб. Если, скажем, к примеру, волков нет, то для чего собак держать близ стада?.. А собаки есть хотят… Потому — ежели волка нет, под волка собаку оденут и пустят. Вот он, мол, волк! Мы его растерзаем, а ты нам по куску сала кинь.

Старец именно так же, как и я, понимает это.

А когда я спросила, почему он об этом Маме не скажет, он ответил:

— С царями надо говорите умеючи. Как по веревке над пропастью ходить… И еще то надо знать, что надо, чтобы Мама известную осторожность блюла. Ну, и еще чтобы знала, что за ее и Папу старец молится и отводит руку врага.

Так, старец находит, что наши с ним размышления об этих Герасимовых и К° не должны касаться ушей Мамы и Папы.

Ему виднее.