Фрейлина императрицы

Затем женщина уставилась дико глазами в лицо сидящей, глядела, все глядела, не сморгнув, и наконец заплакала и стала утирать лицо руками.

Почему она плакала — она сама не сознавала. Но это было хорошее чувство, которое вдруг в ней сказалось.

III

Царица говорила на полупонятном Христине языке, обращаясь к военному пану. Он обернулся к крестьянке и, заговорив снова по-польски, стал ей делать вопросы, а затем, тотчас же обращаясь к царице, очевидно, повторял ей то же.

Он выспросил Христину о месте ее жительства, об ее положении, о том, как она попала в Ригу.

Государыня по-немецки приказала полковнику заставить женщину подробно и толково рассказать все, что она знает о родных своих и судьбе всех членов семьи.

— Отца твоего зовут Самуилом Сковоротским? — начал полковник.

— Да. Самойло Сковоротский, или Сковорощанек. Звали и Скавронком.

— Это уже не фамилия, а прозвище… — заметил полковник.

Передав ответ Христины государыне, Гребенка прибавил от себя, что скавронек значит по-польски жаворонок. Затем он снова начал свой допрос. Женщина отвечала.

— Отец Самуил, или Самойло, а мать Доротея, по девичеству Ган, давно умерли, когда я была еще очень маленькая. Была у нас в крае какая-то особая болезнь, от которой много народу умерло в одно лето. Говорили, что это болезнь турецкая… Здоровый совсем человек заболевал вдруг и в два-три дня чернел весь и умирал. Сначала умерла мать. Отец очень горевал и не давал ее хоронить — с ней, с мертвой, сидел. Но тут же сам заболел и в день помер. Так что их вместе и хоронили.

— Сколько вас детей осталось?

— Пятеро. Три девочки и два мальчика. Я, как старшая, занялась хозяйством.

— Спросите у нее все имена их! — выговорила государыня, когда Гребенка передал ей слова женщины.

— Я, старшая, Крестиной, или Христиной, зовусь; братья именем: старший Карлус, младший Дирих, а сестра средняя, что замужем ныне за хлопом Якимовичем, Анна.

— А третья? Имя третьей? — нетерпеливо и с легким волнением вымолвила государыня.

— Третья, самая младшая, совсем малюткой оставшаяся после родителей, звалась…

Христина запнулась вдруг и глаза ее забегали испуганно. Она не знала, как ей быть, как поступить.

— Ну, как же звали третью девочку? — вымолвила государыня, а затем повторил уже два раза и пан воин.

— Я не знаю… — глухо и робко промолвила Христина.

— Как не знаешь? — воскликнула царица, очевидно взволнованная донельзя.

— Ты же сейчас мне там, в столовой, говорила имя, — сказал Гребенка, — а теперь говоришь — не знаю.

— Да ведь вы приказывали не называть… вот их… — забормотала растерянно Христина.

— Отвечай прямо на вопрос, — строго произнес полковник. — Как звали твою младшую сестру?.. Ну?

— Мартой, — чуть слышно вымолвила женщина, но продолжала храбрее: — Я ее очень любила, когда она осталась сироткой у меня на руках… Но тут приехала тетка наша родная, жившая в Крейцбурге. Она была богатая барыня. Она взяла у меня ее и увезла. И с тех пор мы ее не видали никто.

— Как звали эту тетку твою? — спросил полковник, повторяя вопрос государыни.

— Плохо помню. Погодите… Нет, не могу…

— Василевская? — произнесла государыня, обращаясь прямо к Христине.

— Так. Так… Нет, вспомнила… Веселовская… Она недолго прожила, лет не больше восемь или десять…

— Куда же девалась девочка, твоя сестра? — спросил полковник.

— Ее взял к себе на воспитание лютеранский пастор по фамилии Глюк и обратил в свою веру.

Государыня при этом имени двинулась на своем кресле, глаза ее глянули пристально на Христину, и слезы блеснули на ресницах.

— Правда. Все правда! — выговорила она тихо Гребенке. — Нечего более спрашивать…

— Мы часто справлялись о нашей сестрице, — продолжала Христина рассказ уже сама. — И мы все знали, что с ней делается… Так узнали мы, что однажды в Мариенбурге один солдат, именем Иоган…

— Полковник! Довольно. Велите ей замолчать. Больше ничего не надо! — вымолвила государыня быстро.

Христина наполовину поняла приказание, и, прежде чем Гребенка перевел ей слова царицы, она замолчала сама и потупилась.

Но чрез несколько мгновений государыня снова заговорила, обращаясь к полковнику, а старик снова начал свой Допрос.

— Где же ты теперь живешь?

— Я жила в деревне Кегема, у моего пана шляхтича Вульфеншильда. Муж и родился его холопом, а когда я за Янко замуж вышла, то и сама стала крепостной пана.

— А другие твои где и что делают? Братья и сестры?

— Брат Карлус был на большом тракте Псковском в постоялом дворе, или по-нашему в «ябраушкане», главным приказчиком. Хозяин «виасибас намс», или трактира, очень его любит, доверяет ему, и Карлус большое жалованье имеет: двадцать злотых получает и половина ему от оброка остается.

— Польских злотых? В месяц? Или же двадцать русских золотых, то есть червонцев, в год?

— Ох! Как можно! — воскликнула Христина. — Двадцать злотых — в месяц.

— Десять рублей русских, стало быть.

— Мы, ясновельможный пан, ничего об Россиях не знаем и денег Москалевых никогда не видим. Мы от москалей только разоренье терпели и терпим. Они у нас наши деньги отнимают, а не свои нам дают…

— Карлус и Анна тоже крепостные? — перебил полковник наивную болтовню.