Френдзона

С тех пор мы больше не общались. Позже до меня дошли слухи, что Друга не стало. Кто-то говорил, что его переехал поезд. «Нужно меньше нажираться, как свинья», – подумала я тогда с раздражением. Он всю жизнь твердил, что будет со мной и в счастье, и в горе, твердил, что обязательно дождется. Не дождался.

А мне просто необходимо было делать карьеру. Теперь я – директор крупной фирмы. У меня есть собственные квартира, машина, шубы, драгоценности… Но кому это все надо? Кому? Когда тебе под сорок, а у тебя ни мужа, ни детей, ни собаки… Только кратковременные любовные интрижки, заканчивающиеся ничем. Со стороны кажется, что твоя жизнь – сладкая манная каша со сливочным маслом. А на самом деле каша эта с одними комочками. Я всегда считала себя китом. Так на деле и оказалось. Я – кит. Пятидесятидвухгерцевый. Рву глотку в поисках человека на всю жизнь, который бы понял и был всегда рядом, но меня никто не слышит.

Я сделала большой глоток вина, поперхнулась и закашлялась. Смотрела в грязное окно сквозь размазанную дождевыми каплями пыль на стекле. В отражении – горящие свечи и мой сгорбившийся силуэт. Где-то вдалеке лаяла собака. На улице было темно, ощущение, что за несколько тысяч верст вокруг ни души. И снаружи, и внутри себя ощущаю холод и пустоту. А ведь не прошло ни дня, чтобы я не вспоминала о своем Прекрасном Друге. Воспоминания эти давались тяжело, каждая картинка – как гвоздь, вбитый в голову. И если поначалу боли было целый океан, то сейчас внутри плескался один глоток. Плескался и никуда не ис- чезал.

Помню, как только мы переехали в большой город. Это время казалось нам самым чистым и беззаботным. Когда ты молод, думаешь, что все на свете сбудется и все успеется. Мы часами блуждали по зеленым аллеям огромных парков, а когда я натирала ноги новыми босоножками, Друг носил меня на руках по почерневшим после летнего ливня дорожкам. И кормил мороженым. Мы много хохотали и, кажется, даже целовались.

Эпилог

Я резко открыла глаза, не хватало воздуха. В комнате было темно и душно. В ночной тишине слышно, как по стеклу скрипят снежинки. И ветер. Завывающий ветер. Там, за окном, разыгралась настоящая вьюга.

В шею уткнулось что-то теплое. Нос Теодоро. Я нащупала теплый мягкий бок пса и со всей силы обняла свою собаку. Знаю, мама не разрешала брать щенка с собой в постель. Но с ним как-то надежнее и теплее.

Дрожащими пальцами я зажгла настольную лампу и посмотрела на будильник: третий час ночи. Господи, приснится же такое. В горле пересохло, я боялась пошевелиться, до сих пор находясь под впечатлением от кошмара.

Я поправила одеяло, и что-то тут же мягко скатилось на пол. Книга. Эпистолярный роман Цветаевой и Пастернака. Аккуратно, чтобы не потревожить сладко сопящего пса, подняла Сашкин подарок.

Я нащупала на тумбочке телефон и быстро набрала номер.

– Саша? – хрипло спросила я. – Это я, Инна.

Трубка молчала.

– Я тут читаю твою книгу… – продолжила я. Отличный повод позвонить в два часа ночи, ничего не скажешь. – Ты послушай, что Борис Пастернак писал Марине Цветаевой: «Я так люблю тебя, что даже небрежен и равнодушен, ты такая своя, точно была всегда моей сестрой, и первой любовью, и женой, и матерью, и всем тем, чем была для меня женщина. Ты та женщина…»

Трубка вновь сердито молчала. Я представляла себе, как заспанный Сашка с взлохмаченными волосами хмурится и свободной рукой потирает глаза.

– Саша… – Я неожиданно для себя всхлипнула. Слезы градом покатились по щекам и жгли кожу. Когда-то давно я слышала, что если слезы жгучие и горячие, значит вместе с ними выходит адреналин от пережитого. Я плакала навзрыд и не могла остановиться. – Саша, Сашенька… Прости меня, пожалуйста. Прости, прости, прости!..

Сашка на том конце провода по-прежнему молчал. Но я знала точно: теперь он улыбался.

Памяти Л.

Спасибо, что были в моей жизни.

Лето, 2016