Фрэнк Синатра: Ава Гарднер или Мэрилин Монро? Самая безумная любовь XX века

Мэрилин, уже подвыпившая, громко хохотала и судорожно всхлипывала, переходя, видимо, к истерике. Джо Ди Маджио — звезда бейсбола, с которым Мэрилин крутила роман, пытался увести ее в дом. Ухватился за плечо, бретелька платья не выдержала и оборвалась — испытанный прием, Мэрилин всегда легко находила причину оказаться внезапно раздетой… Полуобнаженная блондинка вырвалась на свободу. Гости завизжали от восторга. Красавец Ди Маджио, отличавшийся неудержимой ревностью, начал багроветь.

— Отнеси ты ее в кровать, Джо! — посоветовал кто-то из друзей.

— Не хочу спать! Буду купаться. Как нимфа — в одних бриллиантах! — Она замурлыкала песенку из фильма о том, что бриллианты — лучшие друзья девушек, и рванулась к бассейну, сбрасывая на ходу лодочки и пытаясь окончательно освободиться от платья. Бейсболист сгреб любимую в охапку и, визжащую, дрыгающую ногами, унес в глубь дома. Оркестр занудил нечто лирическое.

Кто-то подходил к Аве, что-то нашептывал, целовал руки, шею. Мужчины пытались подсесть к ней, но она коротко обрывала: «Я занята!», пила, смотрела на догорающий за цветущими кустами закат и злилась. Эта несчастная бесшабашная блон- диночка наглотается сейчас таблеток и провалится в сон, чтобы не думать. У нее тоже не будет детей. Все знают, чем кончился последний аборт Мэрилин. Мужики кружат, как мухи… Мухи над падалью… И неотвязная мысль, досаждавшая ей последнее время, ехидно подала голос: «Чего же ты ждешь? Уходи! Или жить все-таки хочется? Хочется еще ухватить свое, Люси?»

Ава вдруг почувствовала, что сейчас выкинет нечто дикое: разобьет о край стола бутылку, искромсает острым стеклом эти «божественные» руки, чтобы брызнула кровь — много крови, и расфранченные манекены взвыли от страха. Она посмотрела на голубую жилку, чуть трепетавшую под молочно-белой кожей. Нет, дудки! Лучше заорать во все горло, скинуть туфли и станцевать на столе огненное фламенко, звеня длинными серьгами и монистом, которые надела сегодня к изумрудному платью из восточного набивного шелка. А потом будет все как всегда — общие пляски, похмелье, и кто-то непременно затянет ее в постель.

Хорошо бы сбежать, пока к гостям не вернулся, уложив Мэрилин, хозяин сегодняшнего банкета или не привязался кто-нибудь из «мотыльков». Сегодня вся голливудская братия была для нее на одно лицо — похотливое, лживое и равнодушное.

— Позволите нарушить ваше одиночество? — раздался у плеча тихий мужской голос.

Ава не шелохнулась. Подождала пару секунд, усмиряя гнев и те выражения, которые уже рвались с языка. Потом медленно повернула голову, подняла полные презрения глаза и столкнулась с его взглядом. Знаменитым взглядом, источающим понимание и ласку, неизбывную любовь и желание. У него всегда был такой взгляд, когда он пел. И тогда, на первой вечеринке Авы у Хамфри Богарта, ее поразили его теплые голубые глаза.

— Пожалуй, позволю… Нарушайте! — Ава протянула руку. — Мы с вами, кажется, не знакомы.

— Это безумие — говорить такое здесь, на голливудском приеме, где все одна большая семья. — Он улыбался насмешливо, давая понять, что полностью солидарен с ней в отношении представленного «зверинца».

— Да, вернее было бы сказать: мы еще не трахались.

— Причем и это для нашей среды большая редкость.

— Вы будете петь?

— Сегодня отдыхаю. Вы позволите? — Взяв бокал с виски у официанта, он сел напротив Авы.

— Жаль. Вам не хочется спеть для меня? — Она была умопомрачительно хороша, оглушительно притягательна. Ему вдруг захотелось выйти на эстраду, взять микрофон и запеть. Это именно тот случай, когда голос без всякой помощи технических средств будет звучать мощно и выразительно. Но он лишь улыбнулся:

— Когда я был помоложе, частенько прибегал к этому приему, чтобы завоевать понравившуюся мне девушку. В результате получалось нечто отвратительно фальшивое. Девица, трепеща и обмирая, впивалась в меня затуманенным взором, словно разыгрывая сцену обольщения перед воображаемой камерой. Меня начинало трясти от смеха, и я с трудом доводил до конца свое пылкое соло.

— А как вы поступаете теперь?

— Теперь я откладываю пение на потом.

— Песня на «десерт». Должно быть, и сама трапеза не менее эффектна? Это интригует. — Холодно произнесла Ава, с удивлением ощущая, как разливается по ее телу жидкий огонь. Ого! Она-то предполагала провести остаток жизни в неизбывной печали и воздержании!

— У вас грустные глаза. Ради вашей улыбки я готов пожертвовать чем угодно.

— Чертовски красиво звучит! Только все красивые слова уже сказаны в кино.

— Сделаем вид, что никогда не видели киноэкрана. — В нем было что-то мальчишеское. — Итак: я готов выкупить вашу улыбку.

— И какова цена?

Он раскинул руки, как бы отдавая всего себя:

— Все что угодно: жизнь, песни, кошелек, свобода.

— Ну, свободы у вас, положим, нет. Кошелек меня не интересует. Единственно стоящее — песни. Что ж, беру песни. Ну, как? Мне улыбаться?

— По рукам!

— Сделка заслуживает внимания. Я подумаю. — Она заглянула в его глаза, отвечая несомненным «да», и протянула руку.

«Нет, — решил Фрэнк, припав губами к ароматной коже. — Нет!»