Фрэнк Синатра. «Я делал все по-своему»

– Моя мать забеременела в тринадцать лет, – рассказывает Дебра Страделла, дочь жительницы Хобокена. – Помню, она мне говорила, что совсем растерялась. Что боялась общественного осуждения. Тогда бабушка позвала Долли Синатру и сказала: моей дочке нужна помощь, а заплатить нечем. Аборт стоил двадцать пять долларов. Долли разрешила платить в рассрочку – по три доллара каждый месяц, и обещала следить за здоровьем своей пациентки. Бабушка сама повела маму к Долли на Гарден-стрит. В подвале у Долли был оборудован абортарий. Долли вошла с черным докторским чемоданчиком, уложила маму на специальный стол, всю операцию проделала собственноручно. Заняло это минут пятнадцать. Мама эту историю часто в подробностях рассказывала, у нас аж мурашки по спинам бегали. А Долли и правда потом навещала маму раз в неделю, лекарства приносила. Конечно, она ее спасла, но всё равно, подпольные аборты делать – это гадко.

С Деброй Страделлой были согласны многие в Хобокене. Действительно, Долли занималась незаконной деятельностью.

– Преступница, вот она кто, – открытым текстом заявляет один из жителей Хобокена. – Тут и рассуждать нечего. Дело незаконное и богопротивное. Кто такую женщину хвалит – сам от нее недалеко ушел.

В 1937 году Долли попалась. После сделанного ею аборта пациентке стало плохо, ее доставили в больницу. Женщина чудом выжила. Долли арестовали, признали виновной в совершении преступления. Тяжба закончилась пятью годами условно. Долли условный срок не приструнил, она все пять лет продолжала свою деятельность в подвале собственного дома. Еще несколько раз ее арестовывали, но всегда отпускали – вероятно, играли свою роль связи в политике. Уж наверное, Долли пользовалась огромным влиянием, если столько раз ее буквально за руку ловили, а до суда дело не доходило. Сейчас хобокенцы, знавшие Долли, а также их потомки говорят о ней со смешанным чувством трепета и восхищения. Мало того что ей удавалось торговать спиртным во время «сухого закона», так она еще и подпольные аборты делала безнаказанно! Поистине не каждая женщина на такое способна.

Перед Долли трепетал весь Хобокен. Политические связи позволяли ей плевать на закон – как человечий, так и божий, – что она и демонстрировала неустанно семидесяти тысячам хобокенцев. Долли считалась одной из самых могущественных женщин и едва ли не самой влиятельной итальянкой в городе. Годы спустя ее сын стал падроне, а пока он не вошел в возраст, этот титул неофициально носила сама Долли.

– Ее боялись до смерти, – вспоминает уроженец Хобокена. – Как ей удавалось весь город в страхе держать – одному богу ведомо. Началось всё с любви и уважения, которые постепенно трансформировались в ужас. Люди на нее пальцами показывали и шептались. А Долли Синатра только радовалась. Для нее это одно значило – на нее внимание обращают. То есть считаются с ней. Она еще гордилась этим. «Меня героиней называют, – говорила. – Может, я и есть героиня». Долли даже в голову не приходило, что для многих она не героиня, а преступница. Поразительная самоуверенность. Впрочем, от последствий страдал Фрэнк.

Тогдашняя подружка Фрэнка, Марион Браш Шрейбер, попыталась было устроить его на работу в школу при храме Святой Девы – предполагалось, что Фрэнк будет выступать по пятницам на танцевальных вечерах. Однако выходцы из Ирландии, которым принадлежала школа, буквально встали на дыбы. Кандидатура Фрэнка даже не обсуждалась из-за того, что его мать делала подпольные аборты. Узнав об этом, Фрэнк впал в свойственную ему и невыносимую для окружающих мрачную задумчивость. Марион вспоминает:

– Он молчал часами. Сидел и наливался тяжелым гневом. Ни слова из него было не вытянуть. Никаких вспышек – только кошмарное молчание.

Другая жительница Хобокена говорит:

– Фрэнки любил свою мать и очень страдал. Но любовь пересиливала общественное мнение. Для Фрэнки мать всегда была права, что бы ни делала. Однажды в баре какой-то парень дурно отозвался о Долли. Парень был пьян – трезвому ему бы это и в голову не пришло. О Долли только перешептывались по углам, а чтобы вслух осудить – ни-ни. Фрэнки этого парня чуть не порвал. Разнимать пришлось. Помню, кровищей весь пол был залит. Когда Фрэнки оттащили от бедняги, он сказал: «Обо мне можешь сколько угодно злословить, мне параллельно. Но имя моей матери трепать не смей, слышишь? Никогда!»

«Впусти Фрэнки»

1938 год, Фрэнку двадцать два. Он очень хорош собой, обаятелен и самоуверен – последнее обстоятельство помогало укладывать в постель практически любую приглянувшуюся ему девушку. Нет, Нэнси Барбато никуда не делась, отношения продолжались, а связи на стороне никак невесты не касались. Фрэнк умел разделять в жизни духовное и плотское. Он изменял Нэнси исключительно с теми женщинами, с которыми она ну никак не могла пересечься – по крайней мере в обозримом будущем.