Френки и Майкл

Однако это относится не к осознаваемым желаниям, не тем, которые человек сможет высказать, если перед ним появится джинн. Желания, которые исполняются, – те, что лежат глубоко в душе, те, что движут человеком и указывают ему путь.

Отец Морон хотел, чтобы существовали твари, которых он мог бы ненавидеть. И одна из них уже находилась внутри него.

– О чем это вы говорите? – спросил священник.

– О твоей смерти, – ответила Франсуаз.

Мне было жаль отца Морона; вернее, я испытывал бы это чувство, если бы не потерял его давным-давно.

Говорят, что нельзя помочь людям, которые этого не хотят. Пожалуй, так и есть. Но тем более невозможно спасти тех, кто истово молит о спасении, и желания его искренни, но в то же время каждым своим шагом, каждым словом, каждой мыслью и каждым побуждением увлекает себя все ближе к пропасти.

И он скорее проклянет тех, кто осмелится откликнуться на его крики о помощи, нежели откажется от своего гибельного пути.

Отец Морон шел именно этим путем; он сам выбрал его и никогда бы не отступил.

Вот почему я не мог найти в себе жалости к нему, хотя и хотел ее испытывать.

Наверное, я стал циничен.

Отец Морон опустился на колени. Он сделал это медленно; он не был очень стар, но его спина уже болела, а ноги плохо слушались своего хозяина.

Никто не мешал ему, хотя он ждал иного. Отец Морон встал на колени и, не удержавшись, поднял на нас взгляд, полный сомнения и страха. В этот момент он не был похож на того, кем полагал себя сам – на борца за веру, сражающегося с порождениями Тьмы.

Скорее он выглядел как жалкий пьяница-нищий, достойный одного лишь презрения и даже не осуждения уже, воровато подбирающий с грязной земли мелкие монеты, рассыпанные невнимательным прохожим.

– Не старайся, – бросила Франсуаз.

Пальцы Морона коснулись металла, и в то же мгновение священник отдернул их, издав громкий крик боли. Белый дым поднялся от кончиков его пальцев, и я увидел, что они обожжены до костей.

– Что это? – в ужасе воскликнул священник. – Что происходит?

– Никто не забирал у тебя крестика, Морон, – ответила Франсуаз. – Ты сам выбросил его, отказавшись от того, во что верил.

Она наклонилась и, подняв маленький кусочек металла, передала его мне. Он был холодным и твердым, каким и должен быть небольшой амулет.

– Мой крест раскалился, и я не могу его поднять, – прохрипел отец Морон. – Это твоих рук дело.

– Жаль огорчать тебя, – ответила Франсуаз. – Но виноват в этом ты. Крест – не более чем дешевая безделушка. Религиозный смысл наполняет его лишь постольку, поскольку ты сам веришь в Бога.

Ты думаешь, что по-прежнему служишь ему, но на самом деле отказался от своего Бога ради своей ненависти. В глубине души ты это осознаешь, и это не позволяет тебе взять в руки крест.

Девушка положила амулет поверх листков с заметками воскресной проповеди.

– Смотри на него, Морон, – произнесла она. – И, когда ты вернешься к своему Богу, ты сможешь его взять. Не раньше.

– Жалкая тварь! – закричал священник. – Тебе не удастся запутать меня своей ложью. Я покачал головой.

– Для него уже все кончено, – сказал я. – Он сам определил час своей смерти.

Морон закричал.

Он бросился на мою партнершу, поднимая правую руку. Бог весть, чего он хотел добиться; Франсуаз дала ему пощечину, и он кубарем покатился на пол.

Морон поднялся.

Это удалось ему не сразу. Дважды его ноги подгибались, и он вновь сползал на плп, скользя ладонями по стене. Правая часть его лица горела, но не ярче, чем его глаза.

После того как Морон встал на ноги, ему пришлось еще немного постоять, согнувшись и глубоко хватая ртом воздух.

– Именем Господа, – глухо пробормотал он. – Именем Господа.

– Именем Господа ты умрешь, – бросила Франсуаз.

Отец Морон шагнул вперед.

Сперва я не понял, что происходит с ним; потом его голова откинулась назад и из горла вырвался вскрик.

Он шагнул снова, расставив руки, словно пытался взлететь. И еще раз.

Его грудная клетка раздувалась и вспучивалась, поднимая просторный колокол церковной одежды.

– Это будет грязно, – пробормотала Франсуаз.

– Что со мной происходит? – тихо спросил священник.

Было видно, что слова даются ему с трудом.

– Ничего, – ответила Франсуаз. – С тобой уже больше ничего не произойдет.

Морон не слышал ее.

Он поднес руки к груди и резким движением попытался разорвать церковное одеяние. Оно не поддалось; тогда священник потянул снова, изо всех сил.

Раздался треск рвущейся материи; Морон больше не смотрел ни на меня, ни на Франсуаз. Его глаза даже не были направлены туда, где пальцы судорожно терзали церковное одеяние.

Зрачки святого отца были направлены к сводам церкви. Но вот глаза закатились, и теперь никто не смог бы определить их цвета.

Впрочем, то, что стояло в этот момент перед нами, больше не было святым отцом Мороном.

– Что сейчас будет? – спросила Франсуаз.

– Сложно сказать, – ответил я. – Но если не хочешь испортить себе аппетит, тебе лучше отвернуться.

Девушка продолжала смотреть.

Новый лоскут материи раненой птицей ненадолго взлетел и опустился на пол. Теперь они были испачканы кровью – темной, смешавшейся с чем-то черным и комковатым.