— Дык я ж тебя не граблю. — Ермак кивнул в сторону подпрыгивающего на полу «каменного цветка». — Я, значит, с тобой меняюсь, понял. А за мародёра, без обид, можно и в таблетку схлопотать больно.
— Встретимся, сталкерюга, — прошипел Ересь.
— Обязательно, — кивнул коренастый. — Разочтёмся за сегодняшнюю бяку, значит. Я ж не падла какая, чтоб беспределить. Должен буду.
— Слышь, босс, а может, хрен им, а не артефакт? Чё ты с ними базаришь? — спросил, по-моему, Шкет. — Под стволом всё равно не рыпнется и так всё отдаст.
— Руки, значит, сейчас заняты, — буркнул Ермак. — А то дал бы я тебе, парень, по щам, да не раз и больно. Думай, что говоришь. Фреон, ты, значит, его извини. Салажонок он ещё.
Я выложил на пол четыре банки тушёнки, две мяса с фасолью и две сгущённого молока. Сверху лёг пакет пшеничных сухарей и батон в запайке.
— Больше не дам.
— Больше и не надо. Благодарю за обмен… держи цацку. — Сталкер ногой поддал артефакт в нашу сторону. — Контейнер у вас свой должен быть. Штуковина, значит, плохой радиацией фоняет слеганца, в руках долго держать не советую. Счастливо.
Дождавшись, пока Выброс стихнет, троица, не опуская автоматов, проследовала к лестнице и довольно быстро, даже торопливо покинула подвал.
— Мож, догоним? — спросил Ересь.
— Да сиди ты… — Я подошёл к костру, уселся на крепкий с виду ящик. — Такие дела, Фельдшер. Ты посылочку свою донеси, кому надо. Если так дальше дела пойдут, мы в Зоне как вид вымрем. А арт попробую сторговать в Тёмной долине. Там у ваших вроде что-то вроде небольшой базы есть. Проведёшь?
— Видишь ли, дружище. Как бы тебе сказать… не очень жаждут меня видеть в «свободных» лагерях. Собственно, потому и послали с Армейских на… кгм, ну, в общем, далеко послали, за Периметр, чтоб, значит, народ не смущал.
— Подробнее?
— Гниёт «Свобода», брат. На корню гниёт… взбесило меня тогда, у Агропрома, когда ты про продажность «фрименов» заговорил. И, чёрт возьми, прав ты, мэн. Совсем не та теперь наша вольница.
— А что ты хотел… без спонсоров ни одна группировка не обходится. Ты уж извини, я сам тогда лишнего наговорил…
— Да не, мэн. Всё ты правильно сказал. Не свобода и равенство, а в реале жизнь за бабло, вот это меня, да и не только меня, конкретно выбешивает. Раньше, видишь, мы и верно были свободными. Не дяди с толстыми кошельками диктовали, а мы им условия ставили, и дядям просто некуда деваться было. Раньше они от нас зависели, вот в чём фишка. Чуть что не по-нашему, хрен им, а не артефакты. Тут же и оружие, и снабжение, и любой каприз, только вы, братцы «фримены», не сердитесь. Вот это, я считаю, правильно было. Идеологически верно, понимаешь? Не они в аномалии лазят, не они жизнью каждый день рискуют, вот пусть и танцуют под нашу дудку, раз уж их кошелёк только от нас зависит.
Фельдшер помолчал, горько вздохнул, и появился вдруг в глазах у него злой блеск.
— Случилось, что атамана нашего, настоящего, идейного «фримена», в перестрелке с сохатыми уродами убили. А взамен него сопля к власти пришла, сука продажная. Как-то прохлопали мы момент, и без сходки, без особых выборов выскочил он, как прыщ. И начал, «мол, давайте без диктатуры и прочей фигни, за Периметром друзья, а не денежные мешки, будем с ними дружно жить, ведь за одну идею рубимся». Эх, если бы тогда и заткнули ему пасть, может, и не было бы в «Свободе» такого гадства. И вот так, постепенно не мы сами стали себе головой, а спонсоры эти закордонные. Купили они наших нынешних командиров с потрохами, а рядовой «фримен», сказать стыдно, и смирился.
«Свободовец» невесело усмехнулся, потёр нос.
— В общем, среди массы согласных остались такие, как я. Народ смущающие. Вызвал меня главный наш, и прямо заявил, чтоб, мол, уходил я, иначе грохнут. Видишь, он мне обязан был крепко. Я его с того света вытащил. Потому, говорит, и я сейчас твою шкуру спасаю. Лучше за Периметр. А чтоб не бедствовал ты и на квартирку минимум заработал где-нибудь в Подмосковье, передашь кое-что нашим спонсорам. Заодно и за сталкером посмотри, очень его дело «Свободе» нужно, всем её людям. Но в лагерях наших больше не появляйся. Так вот. Выгнали меня, Фреон.
— И за что? — Ересь, похоже, не понял.