Фреска

Мамочка оказалась совсем не такой, какой Аннушка ее помнила, сейчас в Мамочке все было мертвым, бездушным, даже волосы были как не ее. Ни красива, ни уродлива: просто неживой предмет, который не с чем сравнить и не к чему отнести. По дороге сюда, в поезде, Аннушка много раз пыталась представить себе ту минуту, когда она увидит Мамочку в гробу: какие чувства она испытает при виде покойной? А чувств никаких не было.

На гроб были возложены три венка: один чахлый, белый; второй – из пышных розовых гладиолусов и еще один, огромный, что мельничное колесо – из георгинов. Этот венок был самый безвкусный. «Скорблю и помню. Францишка», – прочла Аннушка надпись на муаровой ленте. Анжу был такой высоченный, что ему не понадобилось становиться на ступеньки, чтобы дотянуться до гроба. Он снял с почетного места венок из георгинов, поставил на пол, а в ногах покойницы, против измененного до неузнаваемости и потому не пугающего лица Мамочки, водрузил серебряных ангелов. Сидящие на противоположной скамье священник, Ласло Кун и Францишка возмущенно задвигались, но орган заглушил все звуки. Теперь они заметили и Аннушку. «На тебя, Господи, уповаю…» – вступил хор верующих, и Аннушка обрадовалась молитве. Девять лет не пела она псалмы.

Телеграмма пришла вечером, примерно в половине десятого, когда они с Адамом сидели еще за ужином. «Не поеду», – заявила она сразу же, Адам промолчал. Под. утро, когда она в сотый раз перевернулась на другой бок, Адам заговорил ясным и бодрым голосом, который но оставлял сомнений, что понапрасну она пыталась дышать медленно и равномерно, Адам тоже всю ночь не сомкнул глаз. «Ты все еще боишься их!» – сказал тогда Адам, и тут она поняла, что должна поехать, потому что где-то в глубине души действительно боится домашних и если не съездит в Тарбу, не повидает родственников, то, пожалуй, до самой смерти не перестанет бояться их. «Съезди в Тарбу, Коринна!» – сказал Адам, в ответ она пробормотала что-то, уткнулась головой в спину Адама и наконец-то уснула. Аннушка подняла глаза: теперь все взгляды со скамьи напротив были устремлены не на покойницу и не на Такаро Надя, все они поверх гроба уставились на нее. «Прежде нежели родились горы…» – пел хор. Папа, Янка, Приемыш – каждый из тех, кто смотрел на нее, казался Аннушке не более живым и страшным, чем мертвая Мамочка.

Сердце у Розики сжалось. До самой последней минуты она надеялась, что Кати выдумывает всякие страхи, что, может, и не придется ей возвращать ложечку. Но увидев Аннушку и Михая, она дождалась, когда хор запел в полную силу, и неприметно выскользнула из часовни. Даже если поехать до Смоковой рощи и обратно на трамвае, все равно ей никак не успеть к выносу тела и погребению. Самое верное, пожалуй, потом прямиком направиться к дому священника; пока-то она попадет к себе домой, пока захватит ложечку и доедет до Тарбы, как раз и все остальные возвратятся с кладбища. Не видать ей теперь ни похорон, ни. Михая, и на барахолку она сегодня не поспеет. И соседи дома допекут расспросами, знают ведь, что звана на похороны. А уж как ей после выкручиваться перед Юлишкой, которой она успела посулить серебряную ложечку! И похороны, которые до той минуты были для Розики событием, более того – ступенькой вверх по общественной лестнице – как же, она оказалась вхожей в семью, для которой открыли парадный зал в кладбищенской часовне, – теперь эти похороны превратились в тягостное переживание. Она почти бежала по дороге к кладбищенским воротам и плакала с досады, крупные, злые слезы скатывались по носу. Керекеш, больничный врач, который опоздал и теперь торопился к часовне как только мог, невольно замедлил шаг и оглянулся на Розику. По ком это так убивается несчастная женщина? «Черт бы ее побрал, эту Аннушку!» – думала Рози, тыльной стороной ладони размазывая слезы.

«…Иисус говорит ей: воскреснет брат твой. Марфа сказала ему: знаю, что воскреснет в воскресение, в последний день…» Библейский текст несколько утишил жгучее раздражение, вспыхнувшее в нем, когда он увидел Аннушку. Вот она, блудная дочь, стоит рука об руку с недостойным Михаем Йоо; но, видно, сохранились в ней какие-то понятия о порядочности, голову платком покрыла. Если бы Михай Йоо только тем ограничился, что снял с гроба венок из георгинов, – нечто вопиющее, претенциозно-изукрашенное, нечестивое, – он, священник, в душе лишь одобрил бы это деяние; венок Францишки непристоен, не приличествует подобное возлагать ко гробу усопшей праведницы. На редкость вульгарные цветы, яркие, мясистые, есть в них что-то безнравственное! И гладиолусы в венке янкиного семейства также отвращают чрезмерной пышностью, один лишь Арпад, который самолично заказывал венок от них двоих, умеет соблюсти меру. Но хуже всего эти раскрашенные ангелы, богопротивные идолы, воплощение мирской суеты! Поистине католический венок!