Фреска судьбы

— Значит, артист, — басовито проговорил новичок и усмехнулся. — Ну-ну. Нынче кого только не встретишь. Два дня назад я угостил тумаками одного венецианского дожа. А за день до этого имел удовольствие дать по физиономии английскому мистеру, который воровал у меня кур.

Метатель ножей никак не отреагировал на замечания здоровяка. Тот еще некоторое время разглядывал артиста, затем повернулся к двери и озадаченно поскреб лапой в затылке.

— Жрать охота, мочи нет, — сообщил он. — Быка бы сейчас съел. Господа, вы не знаете, во сколько здесь подают ужин?

Юноша вздохнул и сказал:

— Боюсь, что тут его вообще не подают.

— Как так «не подают»? Черт знает что такое! Эй, вы! — Здоровяк громыхнул огромным кулаком по двери, да так, что задрожал весь сарай. — Тащите ужин или я разнесу вашу халупу к чертовой матери!

— Ось разишовся, бисов сын, — послышался из-за двери сонный голос часового. — Нэ балуй, чуешь?

— Сала принеси, чучело!

— Нема сала.

— Ну тогда картошки!

— Нема картопли.

— «Картопли»… Вот чучело! Ну так знай: не лягу спать, пока не поужинаю!

— А мени сдается, шо вы таки ляжете спать голодным, — не без иронии ответил часовой.

Здоровяк смачно сплюнул на пол.

— Тьфу, кретины! И ты кретин, и атаман твой — самый кретинский кретин! — сообщил он часовому. Затем отвернулся от двери и задумчиво проговорил: — Да, видать, это надолго. Если, конечно, не расстреляют поутру. — Потом снова огляделся, остановил взгляд на юноше и сказал: — Господа, раз уж мы оказались в заточении вместе, давайте, что ли, познакомимся? Позвольте представиться — Павел Афанасьевич Пирогов. Как говорится, прошу любить и жаловать.

— Алеша Берсенев, бывший гимназист, — представился молодой человек. — А это, — он кивнул в сторону своего «сокамерника», — господин Петруччио Браккато. Он артист. Мастер ножа и пистолета.

— А-га, — неопределенно произнес здоровяк, подозрительно глядя на черноусого.

— Господин Пирогов, — вновь заговорил Алеша, — позвольте узнать: за что вас сюда?

Здоровяк приосанился.

— Представьте, господа, — забасил он, — эти идиоты ввалились ко мне в дом и сказали, что реквизируют его. Видит бог, я человек спокойный, но терпеть такое… — Здоровяк насупил брови и красноречиво покачал головой.

— И что же вы сделали? — поинтересовался Алеша.

— Что! Вышвырнул их к чертовой матери на улицу! Двое ничего, оклемались. А вот третий… Перестарался я малость, погорячился. Тех двоих с крыльца спустил, а третьего — в окно попросил. Упрямый был, сволочь. Вот шею себе и свернул.

Артист приподнял шляпу и с интересом посмотрел на Пирогова. Затем снова надвинул шляпу на глаза. А Алеша спросил притихшим голосом:

— Но ведь они, наверное, были вооружены?

— А как же! — подтвердил Пирогов. — Только я у них винтовки отобрал. Горячий я, с детства это у меня. Матушка, царствие ей небесное, всегда мне говорила: «Через горячность ты свою, Павлуша, пострадаешь». Как в воду глядела, — грустно заключил он. — Однако, господа, как урчит в желудке. Этак и с голоду недолго помереть.

Алеша печально улыбнулся.

— Не волнуйтесь, господин Пирогов, нас все равно расстреляют.

— Ну, это еще когда будет, — возразил тот. — Да и потом, господин гимназист, не знаю, как вы, а я предпочитаю отправиться на аудиенцию к Господу Богу с сытым желудком. Еще неизвестно, чем кормят в раю, и кормят ли там вообще. Эй, как вас там! Господин Петруччио! Вы хоть говорить-то умеете?

— Много говорить — себе могилу рыть, — флегматично ответил идальго, не поднимая с глаз надвинутой шляпы.

— Резонно, — согласился Пирогов. Повернулся к Алеше и деловито осведомился: — Он всегда такой?

— Насколько я могу судить — да.

— Ну что ж, господа… — Пирогов вздохнул. — Значит, до утра нам тут вместе куковать.

Он отошел наконец от двери и, щелкнув суставами, улегся в углу на большую охапку сена. Минут пять верзила ворочался, вздыхая и причитая, потом затих. Еще через несколько минут из угла послышался его громкий, жизнеутверждающий храп.

* * *

Женщина была высокая, тонкая, с точеным, бледным лицом и замысловатой прической.

— Нестор, — тихо позвала она.

Махно, сидевший за столом над потертой картой, не откликнулся.

Женщина встала с кресла, подошла к нему сзади и обвила его короткую шею своими тонкими белыми руками.

— Нестор, — повторила она.

— Что? — сухо сказал Махно, не отрываясь от работы.

— Ты в самом деле хочешь их убить?

— Кого?

— Этого мальчика. И… артиста.

— Они сеяли смуту и ответят за это по законам революционного времени, — не отрываясь от карты, сказал Махно.

— Ты ведь знаешь, что это не так. Они вступились за женщину. Это благородно.

— Это глупо. А за глупость нужно платить.

— Ох, Нестор, Нестор… — Женщина провела тонкими пальцами по длинным волосам мужчины. — Что с тобой сделало это скотское время.

Она секунду помедлила, затем наклонилась, поцеловала его мягкие волосы и тихо сказала:

— Нестор, я прошу тебя, отпусти их.

— Нет, — коротко ответил он.

— Этот мальчик — он ведь совсем еще ребенок.

— Он смутьян.

— Он храбрый и благородный юноша. Он не побоялся осадить твоего зарвавшегося ординарца.