Фреска судьбы

— Ох, господа, как же я люблю тепло, — сказал Пирогов, напившись чаю и развалившись перед костром. Лицо у него было потным и довольным. — Помню, когда маленький был, в доме натопят так, что мухи дохнут, а я под двумя одеялами сплю. Самому жарко, а ничего, терплю — уж больно уютно под пуховыми одеялами спать.

— А я любил на печке спать, — мечтательно произнес Евгений Александрович, поблескивая стеклышками очков, по которым пробегали рыжие всполохи пламени. — У нас в доме была огромная печь. Поначалу там детвора спала, а потом, когда дети с женой уехали, сам перебрался. Мне ведь уже за сорок, господа. Я совсем старый человек. Кстати, никто не знает, который сейчас час?

Пирогов достал откуда-то небольшие серебряные часы и сказал:

— Два часа ночи.

— Что это у вас? — поинтересовался артист.

— Часы, как видите, — ответил Пирогов.

— Роскошная вещица.

— Вы находите? — Пирогов пожал плечами. — Да, мне и самому так кажется. Люблю, знаете ли, красивые вещи. А эта вещь обладает для меня двойной ценностью. Это, господа, память о большой любви.

— Я давно подозревал, что вы пользуетесь успехом у слабой половины человечества, — заметил артист и подмигнул Алеше.

Пирогов, однако, не заметил иронии.

— Да, господа. Что есть, то есть, — ответил он, выпятив грудь и слегка подбоченясь. — Глупо отрицать очевидное.

— Удивительно, как у вас бандиты их не забрали? — раздумчиво проговорил артист.

— Часы-то? А у меня есть потайной кармашек… Только умоляю, господа, не просите меня сказать, где. Все равно не скажу.

— Да уж, — согласился артист. — Я заметил, что вы чрезвычайно предусмотрительный человек. Вот и картофелину от общества про запас укрыли.

— Да какая уж там картофелина, — ничуть не смутившись, ответил Пирогов. — Так, пустячок… Таким и таракана не накормишь.

Минут пять болтали о разном, потом как-то так получилось, что Алеша и артист заговорили о религии. Артист был настроен в этом вопросе скептически.

— Любая религия, даже ваше хваленое христианство, пытается прежде всего напугать человека, — доказывал он Алеше. — Внушить человеческому стаду ужас перед грехом. Для того-то и понадобился Страшный суд. Фигура судьи всегда выглядит несколько зловеще, не правда ли?

Алеша покачал головой:

— Нет, неправда. И насчет стада вы неправду говорите. Потому и Суд, что судья имеет дело с человеком. С человеком, а не с толпой. Толпа неподсудна, это теперь всякому известно. Толпа всегда права, даже когда она творит гнусные и ужасные вещи. Бог не интересуется толпой, его интересует человек — конкретный, индивидуальный. Господь как судья рассматривает каждого человека в отдельности и выслушивает каждого в отдельности. Потому-то у каждого человека на земле личные отношения с Богом. Потому-то каждый и может сказать ему «Ты». Ибо знает, догадывается, что будет услышан.

— Интересная теория. — Артист усмехнулся. — Значит, это хорошо, что Бог — судья?

— Конечно! — с жаром ответил Алеша.

— А кто же на этом процессе адвокат?

— Известно кто — дьявол! Этот всему найдет оправдание, потому он нам и ближе, потому и теплее.

Артист помолчал, потом проговорил с непонятным раздражением:

— Слишком уж ваш Бог холоден да суров.

— Он принял за нас смерть на кресте и вправе требовать, — горячо сказал Алеша. — Своей смертью Он дал нам второй шанс и, кроме того, четкие указания — как нам поступать. Дальше все зависит от своеволия человека. Мы вольны в выборе своих поступков, разве не так?

Артист внимательно посмотрел на Алешу и покачал головой, как бы говоря: «Далеко же тебя, брат, занесло».

Некоторое время сидели молча, глядя на догорающие угли. Потом заговорил Евгений Александрович — тихим, грустным голосом:

— Знаете, Алеша, а я ведь до всей этой заварухи учителем работал. Впрочем, я вам уже говорил. Да-с… И начальство меня ценило. Посудите сами: водку я не пил, на товарищей не доносил. Ну и по финансовой части… Одним словом, был «на хорошем счету». Смешно, правда?

— Почему смешно? Вовсе не смешно! Да если хотите знать, Россия на таких, как вы, держится! На честных, ответственных и умных!

— Умный возит, а дурак наверху елозит, — сказал артист, ковыряя щепкой в зубах.

— Глупости! — фыркнул Алеша. — И откуда вы только берете все эти ваши пошлые присказки?

— Отсюда, — сказал артист и постучал себя щепкой по лбу. — Видите ли, молодой человек, когда я был таким же юным и наивным, как вы, я тоже верил в человеческую доброту. Мне пришлось здорово обжечься, чтобы поумнеть. Думаете, я всегда был циником? — Артист покачал головой. — Уверяю вас, нет. Когда-то я даже писал стихи.

— Вы? — недоверчиво проговорил Алеша.

— А что — непохоже? «Ночь пахнет лавром и лимоном…» Все мы в молодости мним себя поэтами.

— Вот и сочиняли бы себе про лавры и лимоны. Пошлости-то эти к чему? «Умный возит, дурак елозит»… Срам.

Алеша поворошил палкой угли. Евгений Александрович посмотрел на искорки, взлетающие кверху, и сказал:

— Алеша, как вы считаете — этот ужас когда-нибудь кончится?

— Должен кончиться, — убежденно ответил Алеша.

Евгений Александрович улыбнулся.