Фридерик Шопен. Его жизнь и музыкальная деятельность

Лист в своей книге о Шопене, написанной вскоре после смерти последнего, писал, что Шопен воспитывался на средства князя Радзивилла, который будто бы также дал ему денег на поездку за границу. Но это совершенно неверно, и все позднейшие биографы Шопена решительно отрицают этот факт. Родители Шопена были люди небогатые, но вполне достаточные и во всяком случае были в состоянии дать своему сыну надлежащее образование. Из заграничных писем его к отцу ясно видно, что он жил только на его средства: он часто сетует, что ему стыдно брать так много денег и что родные должны так много на него тратить. После выхода в свет книги Листа семья Шопена печатно заявила, что они никогда не пользовались никакой материальной поддержкой князя Радзивилла.

Восемнадцати лет Шопен окончил Варшавский лицей. Выпускные экзамены он сдал не так блистательно, как обыкновенно сдавал переходные экзамены из класса в класс: музыка отнимала у него слишком много времени. Родители его, которые сначала смотрели на своего сына как на даровитого дилетанта и не придавали особенного значения его музыкальным занятиям, мало-помалу пришли к убеждению, что он рожден был артистом, и решили дать ему возможность сделать из себя настоящего музыканта. По окончании лицея Шопен мог всецело отдаться музыке. Стол его был завален множеством новых произведений, частью уже отделанных, частью только начатых.

Он вскоре перерос всех варшавских музыкантов, и его страшно начало тянуть в какой-нибудь крупный музыкальный центр, где бы он мог увидеть и услышать великих музыкантов своего времени и у них поучиться. Но родители сначала никак не могли решиться надолго отпустить своего болезненного и изнеженного сынка одного за границу, а послали его только на две недели в Берлин, вместе с их старым другом, профессором Яроцким, который отправлялся туда на конгресс естествоиспытателей. Поездка эта решилась совершенно неожиданно для самого Шопена, и он был в необычайном восторге от такого внезапного осуществления его заветной мечты.

Он пишет своему другу Войцеховскому (о котором еще будет речь ниже): «Пишу тебе как сумасшедший, потому что я сам не понимаю, что со мной делается. Сегодня я еду в Берлин! Я пробуду там всего две недели, но этого достаточно, чтобы услышать хорошую оперу в законченном исполнении».

Поездка в Берлин была первым большим путешествием молодого Шопена, который до сих пор никогда не выезжал из пределов Польши. Поэтому все, что попадалось ему на пути, было для него ново и казалось интересным и занимательным. Он сообщает родным свои наблюдения над попутчиками и пишет, что за эту дорогу коллекция его карикатур значительно увеличилась. Попутчики казались ему актерами, разыгрывавшими смешную комедию, и он, с сознанием своего превосходства над ними, этой комедией забавлялся.

Берлин не вполне оправдал его ожидания: ему не удалось познакомиться ни с кем из местных выдающихся музыкантов. Профессор Яроцкий оказался не особенно приятным спутником для молодого человека, жаждавшего прежде всего услышать как можно больше музыки и увидеть как можно больше музыкантов. Яроцкий же был совершенно поглощен конгрессом естествоиспытателей и вместо концертов водил Шопена по зоологическим кабинетам и доставал ему билеты на обеды членов конгресса, что было тому совсем не по душе. Естественные науки его совершенно не интересовали, а жрецы науки казались скучными и односторонними и шокировали его эстетическое чувство своими неизящными манерами. Он пишет родным: «Сегодня будет обед у Гумбольдта. Яроцкий хотел достать и для меня пригласительный билет, но я отказался, потому что не нахожу особенного интереса для себя в таких собраниях: я для этого недостаточно учен. К тому же записные ученые, наверное, с некоторым недоумением стали бы смотреть на меня, непосвященного, и думали бы: каким образом очутился Саул среди пророков? Уже за первым обедом мне казалось, что мой сосед, известный гамбургский профессор ботаники, несколько странно на меня посматривал. Меня поражали его сильные руки: он с необыкновенной легкостью разламывал громадный кусок белого хлеба, с которым я еле справлялся при посредстве обеих рук и ножа. Он разговаривал через стол с профессором Яроцким и в пылу увлечения дошел до такой рассеянности, что по ошибке вместо своей тарелки залез в мою и начал по ней барабанить пальцами. Настоящий ученый, не правда ли? И нос у него соответственный – огромный, безобразный. Во время этой барабанной игры я сидел как на иголках и, как только он кончил, старательно принялся вытирать следы его пальцев на своей тарелке».