Фридл

Крест теперь уж точно не поставят! Две мировых войны за одну жизнь – это феноменальный успех нашего поколения! Забудешь, кому что завещал. «Взгорок – яма, взгорок – смерть». Корнет Кристоф Рильке, поющий в последний раз о любви и смерти. В Терезине.

«В седле, в седле, в седле, день и ночь в седле, день и ночь.

В седле, в седле, в седле

И остыла отвага, и тоска разрослась…»

Мы начали репетировать «Корнета». Здесь легко пишется музыка… Помню, сколько раз я правил партитуру «Падения Антихриста», ты, наверное, не слышала этой оперы, я написал ее в 1935 году. Тяжелая вещь, упрямая, как моя падчерица, не к ночи будь помянута. Здесь я ничего не правлю практически. Разве что какая-нибудь назойливая муха влетит во время репетиций, я ее раз – и прихлопну.

Может показаться, что мы с Ульманом сидим при свечах в мансарде нашей юности. За окном снег, в мансарде тепло… На самом деле мы сидим в холодном коридоре, за дерюгой, где слышен любой шорох.

Кто-то бежит в нашу сторону с криком: «Уйдите от меня!» Далекий голос Лауры: «Надо вымыть голову, никто тебя стричь не собирается, Рита, вернись!»

«Корнета клонит в сон. Вдруг откуда-то крик…»

Я выхожу из-за укрытия. Обнимаю Риту. Считаю про себя до шестидесяти. Шестьдесят секунд длятся долго. Куда дольше минуты!

Никто тебя стричь не будет, даю слово.

Рита влюблена в воспитателя из детского дома мальчиков. Местного сердцееда, вратаря футбольной команды. У нее длинные шелковистые волосы. В них легко заводятся вши. Хозяйственное мыло с лизолом превратит густую копну в тусклую паклю. А она должна быть красивой.

Я отдаю Рите посылочное мыло, с воли. Оно пахнет лавандой, оно нежное. Им вшей не выгонишь. Но не это задача нынешней минуты.

Подарок?

Да.

Я не заслужила.

Завтра заслужишь, а пока беги в умывальню!

Моя Фридл! – Виктор прижимает меня к себе.

Пять секунд.

Ты считаешь секунды?

Да, чтобы растянуть время. Я боялась, что ты уйдешь… принесла в жертву мыло…

Действие первой сцены происходит непонятно где… На какой-то границе. Мы сидим с тобой между живыми, которые больше не могут смеяться, и умирающими, которые больше не могут плакать. В мире, который забыл, как радоваться жизни, когда живешь, и как достичь смерти, умирая.

Я слушаю Ульмана и вижу перед собой маленького ребенка, вылупившегося из серой поношенной кожи, ушли морщины, округлилось личико. Голубые глаза новорожденного. Свет изумления.

Я солдат, а ты девушка. У нас с тобой одни и те же даты. Тысяча восемьсот девяносто восемь – тысяча девятьсот сорок четыре. Вместе – целых девяносто два года! И вот мы сидим на границе и думаем… Что сделать с этим миром? Пустить в расход? Вернуть в него любовь? А там, за твоей рогожей, окно в мир. Луна на ходулях обходит коньки крыш. Надо бы выпить. А что? Кровь – вот что мы будем пить. И целовать задницу дьявола, прости за выражение. Луна бела, кровь горяча. Любовь ушла в рай. Так что же нам теперь делать в этом бедном мире?

Давай продадим наши души на ярмарке.

Нас никто не купит!

Почему?

Потому что всяк желает избавиться от самого себя.

Так что же нам делать?

Король с королевой (персонажи с картины, которую я написала в честь открытия моей выставки в Лондоне) приезжают из Англии навестить подмандатную страну. Все-таки нам удалось ввести их в спектакль. В Палестине они встречают маленькую умненькую девочку, которая просит их сотворить чудо – «освободить народ наш».

Весь детский дом собрался на чердаке. Главную роль исполняла девочка из немецкого детского дома. Я выбрала ее неспроста. Чешские дети враждебно относятся к немецким. Девочка выучила текст по-чешски, но этот козырь мы держали про запас. После первой же немецкой фразы раздался недовольный гул. Девочка сделала паузу, после чего произнесла то же самое по-чешски. Это произвело настоящий фурор.

Никогда не забуду, как она просила английскую королеву «освободить народ наш», – в ее глазах блестели живые слезы. В сентябре 43-го девочку депортировали, и мы больше никогда не играли этого спектакля.

14. Бокал вина

Немецкий художник Конрад еще меньше меня ростом. Когда я сказала ему, что изваяла из металла скульптуру в два с половиной метра высоты, он чуть не свалился с нар. Он готов удивляться и изумляться. Как ребенок. В Терезин он привез с собой наборы открыток с репродукциями великих мастеров. Понятно, что они на вес золота, что он не выпустит их из рук ни под какое честное слово, даже мое, но позволит мне перерисовать любую. При нем – пожалуйста.

Придется «перерисовывать». Хочу попробовать с детьми сделать коллаж по Вермееру. В «Бокале вина» пол с черными ромбиками. После того как они выкрасят бумагу в черный цвет, вырежут из нее ромбики или просто порвут бумагу на кусочки и наклеят на плотные лагерные бланки, они решат, что самое трудное позади, и бесстрашно примутся за фигуры, которые куда сложней ромбиков.