Фридрих Горенштейн. «Время и мы». 1979-1989

Незадолго до отъезда в Крым к Ю. зашел Авдей Самсонов, Авдюша. Принес наброски пьесы «Иван Донцов» о современном советском Дон-Жуане. Сидели на «кухоньке», ели заказанные в ресторане на дом блины с красной икрой, пили водку и шампанское. Авдюша с веселым вдохновением говорил о себе. Называл известные театральные имена.

─ Такому-то показывал черновой вариант ─ завелся, такому-то ─ загорелся, такому-то ─ выпросил экземпляр, начал самостоятельно репетировать.

─ Гениально, ─ перелистывая черновик, говорил Ю., ─ есть легенда о Дон-Жуане Байрона, Мольера, Пушкина… Блок писал, Алексей Толстой писал… Авдей Самсонов ─ почему бы нет? Скромность в творчестве ─ не моцартовское чувство. А сколько лет, Авдюша, твоему Ивану?

─ Разве это важно, ─ вдруг насторожился Авдюша.

─ Важно… У Пушкина Дон-Жуан молодой, у Мольера старый.

─ Мой Иван средних лет, наших лет, вокруг сорока.

─ Гениально, ─ повторял Ю., ─ не представляю, правда, как у нас в театре отнесутся. Знаешь специфику нашего театра… Традиция, русофильство.

─ А это пьеса очень русская, ─ парировал Авдюша.

Ю. листал рукопись, вычитывал куски.

─ Замечательно, ─ засмеялся Ю. ─ Вот: «Иван (гневно): Говно!» Гениально, как хрюканье. Я вообще считаю, что некоторые ремарки надо сохранять на сцене… Недавно читали мы здесь пьесу Гершингорна… Знаешь его?

─ Знаю, ─ ответил Авдюша, ─ талантливый парень. Такой местечковый Шагал с чесночком. Его Олежек очень метко обозвал: Першингорл. ─ Авдюша засмеялся.

─ Какой Олежек?

─ Из Сатиры. У меня там мюзикл начинают репетировать. Назывался «Трое на одной тахте». Конечно, название поменяли. Писал тоже в стиле сатирического символизма. Роли выписывал специально на актеров. В роли Заходящего Солнца Аглая Преображенская, по кличке Преобнаженская.

Посмеялись. «Першингорл, ─ думал Ю., ─ как это распространилось в театральной среде? Наверное, я где-то пьяный проболтался. Ах, свинья».

─ Дон-Жуан вообще тема символическая, ─ сказал Ю., ─ особенно финал, появление фигуры Командора.

─ В финале у меня как раз символики не будет. Скорей, бытовая фантастика. Когда Иван завлек молодую девственницу в постель, предвкушая удовольствие, юная девственница вдруг крикнула ангельским голоском: «Крекс, фекс, пекс», ─ хлопнула в свои маленькие розовые ладошки и превратилась в огромного волосатого мужика, такой киплинговский образ. В нем должно быть нечто звериное, искреннее, лесное. Он приходит восстановить справедливость, приходит в постель к Ивану.

─ Этот поворот опасен, ─ осторожно сказал Ю., ─ могут приписать не только сексуху, педерастию, но еще черт знает что политическое.

Авдюха затихает, сидит, молчит. Постепенно он мрачнеет.

─ Ужасное время, ─ говорит Авдюша, ─ всюду застой, скука, холодное безразличие, нынешняя молодежь лишена даже любопытства. Выступаешь где-нибудь, вопросов не задают; кажется, нет на свете ничего такого, что могло бы их расшевелить. И над всем царит тупая, обывательская надменность… Тяжело…

Вышли на балкон. Балкон делал свой очередной виток над ночной Москвой.

─ В Москве новый роман пошел по рукам, ─ сказал Авдюша, ─ называется «Обглоданная кость» с подзаголовком «Собачья жизнь одного человека». Первая часть ─ «В конуре», вторая часть ─ «На случке». Я считаю автора яркой восходящей звездой первой величины в новой русской прозе… Не читал?

─ Еще не читал, но название гениально ─ «Обглоданная кость».

Стояли, вцепившись в поручни, смотрели в московскую тьму.

─ У меня в Госкино сценарий зарезали, ─ сказал Авдюша, ─ там теперь в главке новое начальство. Василий Блинок из Белоруссии.

─ Какой Блинок?

─ Автор популярной солдатской песни «Портяночки» и романа «Беседы у пулемета». Активист Воениздата.

─ Хорошее шампанское, ─ сказал Ю.

─ Да, кружит голову, ─ ответил Авдюша и наклонился через балконные поручни. ─ Хорошо бы упасть, ─ вдруг повторил Авдюша мысль, которая иногда приходила и самому Ю. здесь ночью на балконе, ─ хорошо бы упасть, но по-горьковски, не убиться, а рассмеяться…

Рассмеялись, потом помолчали.

─ Иногда кажется, ─ сказал Авдюша, ─ что шестидесятые годы были не десять лет назад, а по крайней мере сто лет прошло с тех пор. Эпоха минула… Как нас тогда ругали. Боже мой, как нас тогда ругали в Кремле. Какое время было счастливое…

3