Фридрих Вильгельм I

Написанное Толандом — не преувеличение и не лесть. Даже Лейбниц, этот король философов, однажды воскликнул во время жаркой дискуссии с Софьей Шарлоттой: «Мадам, удовлетворить вас совершенно невозможно! Вы хотите знать причину причин!» Королева играет на клавире и сочиняет концерты, она даже держит великолепную домашнюю капеллу под руководством маэстро Атиллы Ариости. Среди музыкантов выделяется скрипичный виртуоз Корелли, а среди певцов — тот самый Фердинандо, заслуживший комплимент от царя Петра. И наконец, Софья Шарлотта исполняет свое давнее страстное желание: 11 июля 1702 г., в день сорокапятилетия мужа, в Литценбурге празднуется открытие нового театра. Исполняется опера «I Trionfi del Parnasso» («Триумф муз»), В опере поют виртуозы Антонио Този, Паолина Файделин и Регина Шёнес, а королева в составе оркестра блестяще исполняет прелюдии на фортепьяно. Ее сын, Фридрих Вильгельм, сидит в партере и смертельно скучает.

Большую разницу между матерью и сыном трудно представить. Софья Шарлотта прилагала огромные усилия к приобщению уже четырнадцатилетнего наследника к правилам хорошего тона, к радостям научных занятий. Большую часть недели он проводил в Литценбурге. В эти дни мать беседовала с ним, подбирала для него хорошие книги и читала их сыну вслух. Но все это не оказывало решительно никакого действия. Фридрих Вильгельм оставался своенравным и упрямым; везде, где только мог, он демонстрировал грубость, неотесанность. Его комичная жадность, его неудержимые вспышки гнева, его хамские манеры, его презрение к искусству и наукам — все это ввергало мать в глубокую печаль. Когда она рассказывала сыну про беседы с Лейбницем о пустоте и бесконечности, кронпринц лишь ухмыльнулся и назвал философа дураком. Даже для снисходительной Софьи Шарлотты это было уж слишком. Она сурово отчитала сына и написала об этом подруге, фрейлине фон Пёльниц:

«Молодой человек, казавшийся мне лишь непоседливым и вспыльчивым, сегодня проявил признаки жестокости, причиной которой может быть только очень злое сердце. Нет, говорит г-жа Бюлов (статс-дама. — Примеч. авт.), причиной тому — жадность. Господи, тем хуже! Могут ли сочувствие и сострадание найти место в сердце, занятом эгоизмом и духом экономии? Я прочитала Фридриху Вильгельму стих из Библии и, поскольку случай к тому представляется нечасто, не стала сдерживаться и указала ему — упоминая разные случаи — на его непохвальные поступки. Среди прочих были и жалобы дам на его оскорбления. Мой гнев дошел до крайнего предела! Боже мой, это ли отзвуки благородного сердца? Неужели эти оскорбления показывают благородную душу?»

В этих строках мать отводит душу. И это жалоба женщины, боготворившей своего сына! Но каждое слово Софьи Шарлотты бьет без промаха. Говоря о Фридрихе Вильгельме, она упоминает «дух экономии», но и сама не может представить, насколько верно очерчивает личность подрастающего сына, ставшего впоследствии величайшим в истории хозяйственником государственного масштаба. А может быть, Софья Шарлотта смутно чувствовала, что сын похож не на нее, а на свекровь, Луизу Генриетту Оранскую?

Во время полового созревания, четырнадцати лет от роду, кронпринц обращается с женщинами по-хамски, но объяснить это одной лишь защитной реакцией подростка нельзя. Конечно, Фридрих Вильгельм чувствовал за кокетливым или любезным поведением фрейлин, приседавших перед ним в книксенах, скрытые издевки, понимал, что неотесанность делает его посмешищем в их глазах. Его грубости маскировали неуверенность и страх перед женщинами. На откровенные декольте смущенный кронпринц реагировал агрессивно: «глупая корова», «глупая гусыня». Мать это видела и очень хотела избавить сына от стеснительности. Она писала фрейлине Пёльниц: «Передайте графу Доне, пусть не препятствует воспитанию в кронпринце галантности! Любовь оттачивает дух и смягчает нравы. Граф обязан придавать его вкусам верное направление, не давая опошляться».