Фридрих Вильгельм I

«С тех пор как у нас, немцев, завелись французские черти, мы, к сожалению, полностью изменились в своей жизни, своих обычаях и привычках. Мы даже имеем право называться новым, обратившимся во французов, народом. Прежде немцы не восхищались французами, нынче же мы жить без них не можем. Все у нас должно быть французским: язык, одежда, блюда, мебель, музыка, даже болезни. Следует полагать, что все это завершит, конечно же, французская смерть. Древние немецкие обычаи и храбрость потеряны! И все это из-за рабского подражания чужому народу! Надменная, фальшивая, развратная французская душа, усыпившая нас сладкими словами, речами и посулами, хочет избавить нас от собственной немецкой свободы. Так, на французский манер устроено большинство немецких дворов, и желающий там устроиться должен говорить по-французски и побывать в Париже, университете всех видов распутства. Иначе не видать ему желанного местечка. А потому:

Кто не может по-французски,
тот не ходит ко двору.
Потерявши речь родную,
ты пустил в себя чужую.
Как француз не говоря,
ко двору идешь ты зря.

Стоит детям достичь четырех-пяти лет, их тут же принесут в жертву французскому молоху и будут приучать к французской галантности. Едва отлучив ребенка от материнской груди, родители начинают думать об учителе французского и танцмейстере. Во Франции никто не говорит по-немецки; у нас же, немцев, французский язык укоренился до того, что во многих местах на нем уже должны говорить сапожники, портные, дети и даже слуги. Парень, желающий стать придворной бабой, должен уметь присоединяться к болтовне, должен быть одетым в шляпку, жилет, изящные чулочки и т. д. Не важно, что у него кривой нос, выпученные глаза, горб, клыки, кривые ноги и так далее, — лишь бы он был одет a la mode frans…»[6]

Здесь каждое слово восхищало Фридриха Вильгельма. На протяжении всей жизни он часто обращался к темпераментному сочинению своего старого учителя Крамера, чтобы найти, оставаясь в окружении галломанов, силы и духовную поддержку для борьбы с иноземным духом времени. Его страстный, спонтанный протест против подавления и искажения собственной немецкой идентичности, да еще с детских лет, просто поражает. Этот протест тем более удивителен, что Фридрих Вильгельм плыл против общего потока в полном одиночестве.