Фридрих Вильгельм I

Странным, поразительным был этот человек! Человек, полный противоречий. Аккуратный и чистоплотный, заносчивый до крайности — и в то же время жизнерадостный чревоугодник, чуть ли не пьяница. Когда Фридриху Вильгельму было двенадцать лет, он казался «ангелочком» бабушке, курфюрстине Софье: миловидный, прекрасно сложенный блондин с нежным румянцем на щеках (чрезвычайно злившим его самого). Взойдя на трон в двадцать четыре года, он уже вряд ли мог считаться стройным, хотя выглядел по-прежнему хорошо, был статным молодым человеком, составляя замечательную пару помпезной Софье Доротее. Но с годами он становился все толще и толще. Еда и напитки нравились ему сверх всякой меры; и насколько хорошо он умел держать себя в руках, когда ему предстояло расстаться с обожаемыми деньгами, настолько же он терял голову, заправив за воротник салфетку. Схватив нож и вилку, король набрасывался на еду так, будто не ел, а участвовал в сражении. А брюшко короля все прибывало: его талия имела в охвате 1,26 м. Мнение всех, видевших Фридриха Вильгельма в первый раз, было одним и тем же: низкий и толстый. В пятьдесят лет он весил уже почти триста фунтов при росте 1,65 м.

Только будучи кронпринцем, он производил впечатление пышущего здоровьем парня. Действительно, если кто и олицетворял в королевском дворце цветущую жизнь, так это был Фридрих Вильгельм. В противоположность отцу его фигура казалась вылитой из бронзы. Но неукротимая потребность поглощать пищу при явном предпочтении тяжелых блюд; безумная «конная охота»; внезапные переходы от сна на солнцепеке к ледяным напиткам без меры; стиль работы, не щадивший ни его собственного здоровья, ни чужого; постоянные физические перегрузки во время многодневных и многонедельных инспекционных поездок в тряских каретах, — все это имело самые тяжелые последствия. У короля появилась одышка, а приступы подагры, развивавшейся из года в год, уже причиняли ему почти невыносимую боль. Когда ему ничего не оставалось, как только сидеть в кресле и на листах картона размером в человеческий рост изображать цветными красками фигуры своих любимых «верзил», стоявших тут же перед ним навытяжку, он писал в уголке картины: «in tormentis pinxit» («написано при сильной боли». — Примеч. авт.). Уже в сорок лет, не старше, Фридрих Вильгельм был смертельно больным человеком. Лишь пылкость его натуры, фанатичная воля к жизни подарили ему еще двенадцать лет.

И вот еще загадка: с одной стороны, нежность и целомудрие, с другой — грубые, отвратительные манеры! Как мы уже знаем, Фридрих Вильгельм не позволял произносить в присутствии дам и девушек сальности и двусмысленные фразы, не терпел невежливого, нерыцарского обращения с женщинами. Что касалось его отношений с женой, он действительно мог быть примером для всех дворов и обществ Европы. Супружеская жизнь короля была безупречной в эпоху, когда фаворитизм, проституция и половая распущенность считались признаками хорошего тона. Париж и Версаль являлись инкубаторами аморальности, Дрезден Августа Сильного — сплошным притоном разврата, пристанищем для кровосмесительных связей; при дворах Лондона и Ганновера супружескую верность нарушали ради развлечения; русский царь Петр укладывал в постель каждую встречную женщину. Но Фридриха Вильгельма, этот сгусток потенции, нельзя было упрекнуть ни в чем. Он знал про себя, что вовсе не является оплотом добродетели; как и любой другой мужчина, он пережил внутреннюю борьбу. Однажды его королевская рука даже оказалась в манящем декольте на груди придворной дамы (за что он получил смачную пощечину). Но так или иначе он остался оплотом нравственности в эпоху моральной нечистоплотности. А с другой стороны — наглые, грубые выходки в обществе мужчин или на «конной охоте», рано оттолкнувшие от него впечатлительного «Фрицхена». А чего стоит элементарная черствость, позволявшая ему загонять насмерть не только косуль и оленей, но и собственных коней!