Фристайл. Сборник повестей

В тихий час, когда больным строго запрещено покидать пределы палаты, убедившись, что его сосед спит, выводя носом звонкие рулады, Лабецкий, тихонько выглянул за дверь. Поселив к Лабецкому соседа, медсестра явно потеряла бдительность: на посту никого не было. Сергей вышел за дверь и побрёл по длинному пустому коридору. Ноги слушались плохо, его раскачивало, словно на палубе корабля, и, чтобы не упасть, он цеплялся за деревянные поручни, тянувшиеся вдоль стен. Благополучно миновав кабинет заведующей и комнатушку старшей медсестры, он остановился перед дверями часовни в самом конце коридора. Лабецкий тихонько толкнул дверь и вошёл. Часовня была пуста. Он был здесь впервые. Небольшие зажжённые свечи мерцающими огоньками слабо освещали иконы, которые были самого разного размера — большие, средние и совсем маленькие… Прямо на него смотрели пристальные глаза Спаса. Лабецкий медленно перевёл взгляд на Богоматерь с младенцем, потом на большой образ Пантелеймона рядом. Это был единственный святой, лик которого был знаком Сергею: несколько месяцев назад образок Пантелеймона принесла в его палату Наталья. Ему вдруг показалось, что все эти святые, мужчины и женщины, лица которых он едва улавливал в мерцании догорающих свечей, настороженно и вопросительно смотрели на него со всех сторон. Голова его закружилась, и, чтобы не упасть, он опустился на небольшую скамейку со спинкой, которая была поставлена посреди часовни специально для ослабленных больных.

Было тихо, так тихо, что слышалось лёгкое потрескивание свечей. Выпрямившись, Лабецкий почувствовал своим ещё мягким, болезненно зудящим послеоперационным рубцом твёрдую спинку скамейки. Головокружение постепенно прекратилось. Он сидел неподвижно, глядя прямо в строгие глаза Спаса. И вдруг сказал про себя, не вслух — вслух сказать ещё было невозможно, он произнёс про себя:

— Прости…

И к его горлу комом подступили слёзы. Он удивился этому, хотел было проглотить этот комок, но не получилось, и Лабецкий заплакал. Он плакал сначала тихо, бесшумно, но потом совсем потерял контроль над собой и разрыдался вслух громко, как ребёнок.

Он не услышал, как в часовню вошёл отец Михаил, не увидел, как заколебалось и выпрямилось пламя свечей, когда священник закрыл за собой дверь. Он просто почувствовал чьё-то присутствие за своей спиной и оглянулся.

— Ничего, ничего… Этих слёз стыдиться не надо. — Успокоил его отец Михаил. — Когда человек плачет в церкви, и слёз его никто не видит — это очень хорошо…

— Я устал бороться, отец Михаил… — Прошептал Лабецкий, давясь слезами. — У меня нет больше сил. Я не вижу никакого смысла в этой борьбе. Даже если я выкарабкаюсь, у меня нет будущего. Мне больше нечего ждать от жизни… Я вчера…

Он не договорил. Священник укоризненно покачал головой.

— Я знаю, Сергей Петрович, что было вчера… Слава Богу, что ничего дурного не случилось, что, послав к Вам Наталью, Бог уберёг Вас от греха… Ну, чего Вы боитесь, чего испугались? Того, что не будете больше главным врачом? Или того, что придётся остаток жизни прожить с деформированной грудной клеткой? Ведь и с одной почкой люди живут, и без руки, и без ноги… Не просто живут, а находят своё место в жизни. Вы — врач, это, может быть, одна из лучших профессий на земле. Первое время, конечно, будет трудно, может быть, очень трудно… Возможно вся Ваша последующая жизнь будет расплатой за Ваше прежнее тщеславие, за Вашу гордыню… С этим надо смириться. Смириться и принять это, как проявление Божественной любви.

Лабецкий постепенно успокоился.

— Но Вам надо вернуться в палату, Сергей Петрович, Вас медсестра ищет. — Отец Михаил протянул ему руку. — Идёмте, я Вас провожу. Вот покрепче станете, будете сюда приходить, когда захотите.

Он крепко взял Лабецкого под локоть и вывел в коридор. Опираясь на руку священника, идти было значительно легче, чем несколько минут назад. Перепуганная медсестра, увидев своего подопечного в обществе отца Михаила, облегчённо перекрестилась, бегом бросилась им навстречу и подхватила его под руку с другой стороны. Когда они благополучно вернулись в палату, сосед Лабецкого по-прежнему высвистывал носом причудливые рулады. Отец Михаил помог Сергею устроиться в постели поудобнее, подоткнул по бокам одеяло, словно ребёнку. Потом перекрестил и тихо вышел. А Лабецкий вдруг сразу заснул. Проснувшись только к вечеру, он удивился сам себе. Но на душе впервые за последнее время было спокойно и тепло.

Постепенно всё наладилось. Очень медленно к Лабецкому возвращался интерес к жизни. Отец Михаил ещё много раз приходил к Лабецкому и после, когда тот совсем окреп, они подолгу гуляли вместе в парке вдоль озера. Сергей подружился с Виктором и теперь часами просиживал в кабинете главного хирурга по вечерам, когда тот дежурил. Индивидуальный пост под его дверью был вскоре снят, и Наташа с Ириной общались с ним так, словно ничего не произошло. Он снова провожал Наталью домой по вечерам. И однажды, когда они прощались до завтра, Сергей сжал её лицо своими ладонями и повернул к себе.