Фритьоф Нансен

Особенно горький осадок оставила встреча с Робертом Скоттом. Этот вдумчивый, собранный англичанин собирался зимовать в Антарктиде, совершая санные поездки в глубь материка.

По его словам, в Англии совсем разучились делать сани, и он специально приехал в Норвегию, где Нансен воскресил это искусство.

— Я знаю, вы так заняты… В Англии твердят, что Нансен помнит о втором полюсе Земли… Но если бы вы могли уделить мне хотя бы час…

Нансен тотчас велел заложить экипаж и поехал вместе со Скоттом к мастерам и торговцам санями. Он сам выбирал дерево и чертил мелом форму полозьев и стоек.

Они вместе вернулись в «Годтхоб». За обедом Скотт снова вскользь упомянул об упорных слухах, приписывающих Нансену подготовку южнополярной экспедиции на «Фраме». Но хозяин дома не поддержал этого разговора. Прощаясь, англичанин сказал:

— После нашей поездки и бесед я узнал нечто гораздо большее, чем устройство саней, — я узнал много ценного о том, как мне следует снарядить всю мою экспедицию. Правда, я по-прежнему думаю, что в Антарктиде наибольшего успеха можно добиться, используя выносливых пони и моторные сани, а не собачьи упряжки, какими вы пользовались во время вашего знаменитого путешествия.

Нансен не стал спорить. Он готов был признаться себе, что завидует этому англичанину, завидует всем, кто чувствует себя неловким и недолгим гостем на городских улицах и торопится в страну ледяного безмолвия.

И еще одна встреча состоялась в «Годтхобе» — встреча, повлиявшая впоследствии на жизненные пути ее участников.

— Войдите, — отозвался Нансен на робкий стук в дверь, с неудовольствием отрываясь от рукописи.

Вошедший в кабинет, видимо, чувствовал себя самым незначительным человечком, одним из тех, кто должен входить в дверь дважды, чтобы его, наконец, заметили.

В руках он мял папку. От робости и волнения лицо его покрылось пятнами.

Нансен узнал в своем госте молодого норвежского штурмана с «Бельгики» Руала Амундсена.

— Я хотел бы просить вашего совета… — неуверенно начал тот. — У меня есть план. Это моя первая самостоятельная экспедиция. Я хочу…

Гость замялся.

— Итак, вы хотите?..

— …попытаться пройти на судне Северо-западным проходом.

— Вот оно что!

Когда-то он сам вот так же, робея, пришел к старому Норденшельду с планом своей гренландской экспедиции.

— Так, значит, Северо-западный проход? Крепкий орешек! Если не ошибаюсь, около шестидесяти экспедиций пробовали разгрызть его до вас. Мак-Клюр, правда, прошел, но частью по суше, покинув корабль. А вы?

— Я, господин Нансен, не намерен покидать судна.

Нансен последнее время кое-что слышал об Амундсене. Когда экспедиция «Бельгики», которую в свое время провожал Нансен, вернулась, говорили, что штурман Амундсен фактически заменил в Антарктике начальника экспедиции, действовал необыкновенно решительно и смело.

Но Северо-западный проход?! Пройти из Атлантического океана вдоль северных берегов Америки в Тихий океан почти неведомой дорогой…

— Так, так. Каков же ваш маршрут?

Гость поспешно развязал папку, вынул карты.

Несколько часов спустя Руал Амундсен вышел из кабинета Нансена с горящими глазами и высоко поднятой головой. Этот день он потом назвал великим днем своей жизни.

А хозяин, проводив гостя, долго не мог приняться за работу.

— Ты видела его? — спросил он Еву. — Крепкая хватка… А я только и знаю, что напутствую других. Мне самому пора в море.

«Город, суматоха и пустота…»

Новое экспедиционное судно «Михаэл Сарс» идет к Исландии и острову Ян-Майен. Это исхоженные тысячами судов воды. О таких рейсах в газетах пишут самым мелким шрифтом даже тогда, когда на палубе судна — сам Нансен.

Он вместе с профессором Бьёрном Хелланд-Хансеном намерен изучать холодные и теплые морские течения. Биологи, как видно, окончательно потеряли Нансена; океанография интересует его все больше.

«Михаэл Сарс» должен уходить из порта Гейрангер на западном побережье страны. Нансен едет туда горной дорогой.

«Город, суматоха и пустота остались позади, — пишет он в дневнике. — Стоит мне снова очутиться поблизости от ледников, как жизнерадостность моя выбрасывает новые побеги и все оставшееся внизу представляется удушливой пошлостью… Может быть это сырой воздух освежает, как роса, душевную хмурь?»

Полно, ему ли жаловаться на душевную хмурь, на пошлость жизни, на пустоту? Весь мир знает и прославляет его. У него есть все, что, по мнению многих, нужно для полного счастья.

Но с годами человек все зорче и требовательнее приглядывается к окружающему миру. И, приглядываясь, Нансен убеждается, что мир этот не так хорош, как казалось ему в беспечные годы юности. Сильный угнетает слабого, целым народам не дают жить так, как им хочется. Вокруг слишком много ненужной шумихи, жизнь загромождена условностями. Горе тебе, если заметят у тебя шляпу, рубашку или взгляды, уже вышедшие из моды!