Фритьоф Смелый

Известный шведский карикатурист Фриц Дардель, который восемнадцатилетним юношей временно жил в доме Тегнера в 1835 году, отмечает в своем дневнике: «На меня он произвел сильное впечатление. Редко я видел более гениальный образ. Говорят, что он в интимном кругу весьма общителен, особенно с дамами, к которым питает определенную склонность и в разговоре с которыми позволяет себе рискованные выражения и двусмысленности, от которых слушательницы краснеют. Во всяком случае, святошей его назвать нельзя — его манеры скорее поэта, чем прелата».

Тегнер тяготился епископской мантией. Ему было ясно, что он совершил страшнейшую ошибку в своей жизни. «Я нахожусь в ложном положении, — пишет Тегнер в 1830 году, — и считаю всю свою жизнь погибшей». Он все реже и реже возвращается к поэтическому творчеству. Это все или поэмы по случаю всяких торжественных актов, на которых Тегнеру по долгу службы приходится выступать, застольные спичи и особенно элегии на смерть своих друзей и выдающихся людей своего времени, или же полные пессимизма и безысходной тоски небольшие стихотворения. В элегии «Меланхолия» («Mjaltsjukan», 1828), написанной октавами, несчастный Тегнер с глубоким чувством скорби говорит о переживаемой им душевной трагедии:

Тогда предстал внезапно черный рыцарь,
И сразу в сердце властно он проник,
И стало все под небом, как в темнице,
Угасли звезды, мглист стал солнца лик...
И вешний день стал, словно осень, тмиться,
Листва желтей, — и пышный цвет поник...
И в чувствах умерла вся жизненная сила,
И молодость увяла, как могила...

Тебя, о род людской, обязан воспевать я, —
Что ты правдив, — что ты совсем господний лик...
Но все ж о лжи в тебе я знаю два понятья:
Мужчина — женщина, — две лжи я знать привык...
Честь, верность, — песнь звучит, пока живут объятья:
Легко звенит та песнь, покуда лжет язык...
Сыны небес! Один вам памятник изваян:
На зыбкой грани двух времен, —
Правдивое клеймо на лбу, что дал вам Каин.

Скажи мне, страж, — пройдет ли ночь немая,
Иль никогда конца не будет ей?
Полуобглодан месяц, проплывая...
За ним плетутся звезды, все грустней...
Пульс быстр, как будто юность отбивая,
Но не убить ему страданий дней...
Прервать мой долгий пульс ничто не вольно...
Как окровавленному сердцу больно!

Что? Сердцу? Нет, в моей груди нет сердца!
В ней урна с пеплом жизни включена...
О, сжалься ты, земная мать, о, Терта, —
Пусть урна будет та погребена...
Прах улетит... Земля же милосердна,
Пусть боль земли землей исцелена...
Пусть дней подкидыш жизни путь отметит, —
И, может быть, отца за солнцем встретит.

Таким образом, из жизнерадостного, всегда оппозиционно настроенного, дерзкого и боеспособного представителя восходящей буржуазии Тегнер обращается в ипохондрика, лишенного жизнеутверждающей радости пессимиста, не верящего в борьбу и победу бесхребетного представителя межеумочной интеллигенции, оторвавшейся от своей почвы, но и не примкнувшей целиком к мировоззрению уходящего феодально-аристократического слоя. Тегнер является как бы олицетворением водораздела, в котором встречаются две эпохи, два мира. В своей элегии «Могила Наполеона» («Napoleons graf») Тегнер находит образное выражение такому положению:

Среди потухших жерл вулканов,
На зыбкой грани двух времен, —
Как столп границ, в эпохи канув,
Его прах в урне водружен!