Фривольные письма

Я прочитала, что следующим вечером планировалось выступление в Лос-Анджелесе, и вспомнила, как Гриффин говорил, что это шоу будет транслироваться в прямом эфире, а также его разместят на сайте. Так группа делала подарок своим поклонникам, которые не могли посетить концерт. Я понимала, что мне будет невыносимо больно смотреть на Гриффина, но в то же время мне требовалось знать, что с ним все в порядке. Мне нужно было услышать его голос и увидеть его лицо, даже если это убило бы меня. Я опустила глаза на свою новую татуировку и вспомнила слова Иззи: «Ты – бесстрашная». Так она воспринимала меня, и это не имело никакого отношения к настоящему… Но я могу, по крайней мере, попытаться время от времени соответствовать этому впечатлению. Просмотр концерта Гриффина, разумеется, стал бы для меня нешуточным испытанием.

* * *

На следующий вечер мое сердце колотилось так сильно, как никогда. Я не чувствовала себя сейчас готовой, хотя как я собиралась подготовиться? Сообщение на сайте подсказывало кликнуть на окошко, чтобы посмотреть концерт в Лос-Анджелесе в прямом эфире. Я все же поторопилась, прочитав, что трансляция начнется в восемь вечера по тихоокеанскому времени, то есть до концерта оставалось минут десять. Мои ладони покрылись липким потом, а коленки затряслись.

Казалось, ожидание продлится вечно, но, когда картинка на экране изменилась, мое сердце застучало еще быстрее. Скоро должен был начаться концерт. Я услышала, как тысячи людей завопили, когда погас свет. Потом камера медленно приблизилась к сцене. На высоком табурете сидел Гриффин под направленным на него прожектором. Он начал петь а капелла, отчего меня немедленно охватила дрожь. Казалось, моя душа мгновенно ожила при звуке его мягкого, тихого голоса. Потом вступили остальные инструменты, и я узнала одну из самых популярных мелодий Гриффина.

Огромная волна гордости захлестнула меня. Господи, Гриффин, ты – удивительный. Его хрипловатый голос никогда особенно не отличался от того, что можно было услышать в записи, но как же он был хорош вживую! Я поймала себя на том, что не могу оторваться от экрана, словно захваченная в плен музыкой, словно я была всего лишь одним из зрителей. Как же мне хотелось быть там, почувствовать энергию зала, его тепло, вибрацию музыки. Как мне хотелось смотреть на все это из-за кулис, а после концерта броситься в объятия Гриффина и сказать ему, как я горжусь им. Мои глаза наполнились слезами. Чем дальше я смотрела, тем необъяснимее становилось ощущение, которое в последнее время подспудно нарастало во мне. Я описала его Доку как апатию, равнодушие к тому, жива или мертва, но теперь я, кажется, поняла, что именно со мной происходило.

Ничто не имеет значения без него. Если бы год назад кто-нибудь спросил меня, какая самая страшная беда может приключиться со мной, то я бы ответила про паническую атаку и смерть. Спроси меня кто-нибудь об этом теперь, ответ стал бы другим. Самая большая беда, которая может случиться со мной, уже случилась. Это необходимость существовать день за днем вдали от Гриффина, не имея возможности пройти вместе с ним его – нашу? – жизнь. Он спрашивал меня, верю ли я, что достаточно одной любви, готова ли я преодолеть любые трудности ради того, чтобы он остался в моей жизни. Тогда я и вправду не знала ответа. А теперь… он казался мне ясным. Любовь – это все. Она важнее страха, важнее смерти. Она вне времени. Я сделала бы все что угодно, чтобы вернуть Гриффина в свою жизнь, даже если бы это убило меня.

Даже если это убьет меня.

Такой неожиданный вывод произвел на меня огромное впечатление.

Для того чтобы действительно победить страх, нужно, по меньшей мере, достичь определенного уровня, быть готовой умереть за то, что лежит на другой чаше весов. Я поняла, что совершенно точно готова умереть за Гриффина.

И не знала, что делать с этим внезапным откровением.

Зазвучали первые аккорды «Луки», и я вспомнила, как Гриффин говорил, что ему неловко петь ее после нашей встречи, так как он писал песню в гневе. Думаю, теперь у него с ней связаны еще более мучительные ощущения. Камера показывала его крупным планом, и я заметила, что он закрыл глаза, прежде чем начать петь. Похоже, ему требовалось усилие над собой для того, чтобы произнести первые слова и начать исполнять эту непростую песню. Я могла только представлять, каково это – петь обо мне снова и снова, когда я причинила ему настолько сильную боль.

Он вложил в пение все свое чувство, и толпа буквально взбесилась. «Лука» была самой популярной песней Гриффина, подтверждением чему стали несмолкающие аплодисменты. Он говорил мне об этом, а теперь я и сама убедилась. Он часто повторял, что исполнением «Луки» обычно заканчивает концерты, но, видимо, в этот вечер песня не была последней.

Гриффин вернулся к микрофону среди восторженных возгласов толпы, скандирующей: «Коул».

Его голос отдавался эхом по всей сцене.