Фромон младший и Рислер старший

Бедная девушка! Ты думала, что так легко уйти из жизни, сразу исчезнуть… Ты не знала, что, вместо того чтобы унести тебя в желанное небытие, река выбросит тебя и подвергнет позору и унижениям, которыми сопровождаются неудавшиеся самоубийства. Сначала полицейский участок: омерзительное место с засаленными скамьями и таким замызганным полом, что мокрая пыль на нем кажется уличной грязью. Здесь Дезире должна была провести остаток ночи. Ее положили на походную кровать перед печкой, затопленной из сострадания к ней, и ее набухшая одежда, с которой стекала вода, дымилась от нездорового жара. Где она? Она не отдавала себе в этом ясного отчета. Люди, лежавшие вокруг на таких же койках, унылая голая комната, вой и безобразная ругань двух пьяных, запертых за соседней дверью, в которую они неистово стучали кулаками, — все это бедная хромоножка видела и слышала точно сквозь сон, ничего не понимая.

Около нее у самой печки сидела на корточках женщина в лохмотьях с разметавшимися по плечам волосами. Ее растерянное лицо было так бледно, что даже красный отблеск огня не оживлял его. Это была сумасшедшая, подобранная ночью, несчастное создание, машинально качавшее головой и не перестававшее повторять бессмысленно, почти не шевеля губами: «Ах, беда!.. Ах, беда!..» Эта зловещая жалоба, раздававшаяся среди храпа спящих людей, причиняла Дезире невыносимое страдание. Она в ужасе закрывала глаза, чтобы не видеть безумного лица, казавшегося ей воплощением ее, Дезире, отчаяния. Время от времени входная дверь отворялась, голос сержанта выкрикивал какие-то имена, после чего двое полицейских выходили, а двое других входили и тут же падали на кровать, измученные, как матросы после ночной вахты.

Наконец забрезжил холодный бледный рассвет, столь тягостный для больных и несчастных. Внезапно очнувшись от оцепенения, Дезире приподнялась на койке, сбросила плащ, которым ее накрыли, и, несмотря на усталость и лихорадку, попыталась встать, чтобы хоть немного овладеть собой, собраться с мыслями. У нее было одно желание: скрыться от всех этих с любопытством уставившихся на нее глаз, уйти из этого страшного места, где так тяжело дышали и так беспокойно метались во сне.

— Прошу вас, господа, — сказала она, вся дрожа, — позвольте мне вернуться к маме.

Как ни привычны были эти люди к парижским драмам, они поняли, что перед ними что-то более благородное и трогательное, чем обычно. И все-таки они не могли еще отвести ее к матери. Сперва надо было явиться к полицейскому комиссару. Из жалости к ней вызвали фиакр, но, чтобы сесть в него, надо было выйти из участка, а у дверей уже собралась большая толпа, чтобы поглазеть на бедную хромоножку, а она шла с мокрыми, прилипшими к вискам волосами, одетая в полицейский плащ, что, впрочем, не мешало ей дрожать от холода.

В полицейском участке она должна была подняться по темной, сырой лестнице, где шныряли какие-то подозрительные личности. Как и во всех общественных местах, дверь здесь ежеминутно отворялась и затворялась. Всюду холодные, плохо освещенные комнаты, на скамьях — молчаливые, отупевшие, сонные люди, бродяги, воры, проститутки. За столом, покрытым старым зеленым сукном, — писарь, рослый детина в поношенном сюртуке, похожий на классного надзирателя.

Когда Дезире вошла, из темноты выступил какой-то мужчина и направился к ней, протягивая ей руку. Это был человек, ожидавший награды, — ее ненавистный двадцатипятифранковый спаситель.

— Ну что, малютка, — спросил он с циничным смехом, и его хриплый голос красноречиво говорил о ночах, проведенных на воде среди тумана, — как мы чувствуем себя после нырянья?

И он стал рассказывать присутствующим, как он выудил ее, как схватил сначала так, а потом вот так, и что, не будь его, она уж, конечно, плыла бы теперь к Руану.

Лицо несчастной горело от стыда и лихорадки; у нее было такое ощущение, будто вода все еще застилает ей глаза, шумит у нее в ушах. Наконец ее ввели в комнату поменьше, где важный чиновник с орденом, сам господия комиссар, сидел за столом и, просматривая «Судебную газету», маленькими глотками пил кофе с молоком.

_ А, это вы?.. — ворчливо проговорил он, макая хлеб в кофе и не отрывая глаз от газеты.

Полицейский, доставивший Дезире, тут же начал читать свой рапорт:

«В одиннадцать часов сорок пять минут ночи на набережной Межиссери, перед домом номер семнадцать, именуемая Делобель, двадцати четырех лет от роду, цветочница, проживающая по улице Брак у своих родителей, покушаясь на самоубийство, бросилась в Сену, откуда была извлечена целой и невредимой рабочим Паршемине, проживающим на улице Бют-Шомон».

Г-н комиссар слушал, не переставая пить кофе, со спокойным, скучающим видом человека, которого уже ничто больше не удивляет. Наконец он бросил на «именуемую Делобель» строгий взгляд и как следует отчитал ее. То, что она сделала, очень нехорошо, очень дурно. Что могло толкнуть ее на такой поступок? Почему она решила покончить с собой? Ну, именуемая Делобель! Отвечайте! Почему?