Фронтовичка

Осадчий повернул голову, увидел Валино перекошенное лицо с беспомощно, как в крике, открытым ртом и погрозил ей кулаком. Но она не могла совладать с собой и все так же медленно пятилась. В это время сзади рванула мощная серия снарядов — то, чего так боялся Андрей Николаевич, свершилось. Кузнецов дал свою команду, и советские артиллеристы и минометчики вступили в дело, прикрывая «слухачей».

Артналет словно отрезвил Валю. Она поняла, что сзади такой же огонь и такой же дым, и поползла вперед. Она не то что успокоилась, а скорее, осознала свою обреченность, смирилась с ней и теперь ползла за старшим сержантом, мысленно повторяя одно и то же: «Все равно, все равно».

Но грохот разрывов, всполохи ракет, бесконечные росчерки трассирующих пуль непрерывно подстегивали и так до предела натянутые нервы, и сознание обреченности стало исчезать. Валя начала думать связно и вскоре со всей отчетливостью поняла свое положение. Впереди — отсечный огонь. Позади — точно такой же. Над ней — стремительный и густой поток пуль и осколков. Под ней, в земле, — мины. На этот раз немцы взяли их не просто в переплет, а прямо-таки заживо замуровали в огневой гроб. Выбраться из него было почти невозможно. И как раз ощущение невозможности сделать что-либо и возмутило Валю. Злоба в ней все нарастала и нарастала, задавленные ужасом чувства оживали и крепли. Наконец они обострились, и Валя опять обрела то почти звериное чувство, которое она уже однажды испытала, и в дополнение к нему уже совсем невероятную в этих условиях убежденность, что все обойдется.

С этого мгновения — потому что все в эти не такие уж долгие минуты считалось уже не на секунды, которые вдруг стали необыкновенно длинными, — Валя обрела решимость и даже дерзость. Она быстро догнала Осадчего, вместе они разыскали свои последние вехи-веточки, выбрались на проход и двинулись прямо к огненно-дымной колышущейся громаде.

Здесь Валю не смутило то обстоятельство, что вздрагивающая земля была густо усыпана еще горячими осколками. Она все равно упрямо ползла вперед. На их счастье, у какой-то немецкой батареи был слегка сбит прицел, и несколько серий снарядов перепахали землю перед основной стеной отсечного огня. Раздвигая пахнущие серой и пашней, еще теплые комья земли, они свалились в воронки и замерли.

Над ними все с таким же оглушительным свистом проносились снаряды, выли мины. В короткие мгновения затишья слышно было, как свистят пули и с подвыванием фырчат осколки. Валя свернулась калачиком, надвинула поглубже каску и одним глазом покосилась на небо. Сквозь космы постоянно меняющегося в цвете густого дыма иногда проступали обидно спокойные, мудро насмешливые звезды. Но они не успокаивали, а только злили. Валя закрыла глаза. В одно из затиший она услышала бормотание, встрепенулась и слегка приподняла голову. Бормотал Осадчий, хрипло, с придыханием, и Валя поняла: он ругается. Несмотря на всю необычность своего положения, Валя удивилась: невозмутимый, хладнокровный и такой по-деревенски вежливый старший сержант ругается. Однако мгновенное затишье оборвалось, и она опять крепко зажмурила глаза.

Минут через пятнадцать — двадцать огонь стал стихать, затишье удлиняться, и наконец обе стороны замолкли. Только изредка взлетали ракеты да светлячком мелькала трассирующая пуля.

— Викторовна! — окликнул Осадчий. — Жива?

— Жива. Поползем?

— Айда…

Они выбрались из своих воронок и поползли, лавируя между комьями свежей земли, воронок и старыми, оставшимися еще с зимы, отвратительно пахнущими трупами. Потом скатились в лощинку и добрались до своей траншеи.

3

Первой, кого увидела Валя, была Дуся Смирнова. Она всплеснула руками и бросилась Вале на шею:

— Господи! Жива!

Было в ее голосе столько искренней радости, столько пережитого, что Валя даже растерялась: она никогда не думала, что снайпер Смирнова так хорошо к ней относится.

— Пойдем к нам. Моего-то нет, — обнимая, приговаривала Дуся. — Хоть в себя придешь. Вот ужас-то, вот ужас…

Счастливо и растерянно улыбаясь, Валя расслабленно покорилась Дусе и пошла за ней по ходу сообщения. Напряжение пережитого оставляло ее, и тело начинала бить мелкая дрожь.

Сладкая расслабленность все усиливалась, и ей хотелось плакать. Но слез не было. Дуся ласково подталкивала ее в спину, торопливо рассказывала:

— Мы уж тут так боялись, так переживали. Мой-то сгоряча приказал готовиться к атаке. Снайперы прибежали, только им-то ночью делать нечего. И ваш старшой, уж на что спокойный человек, так и тот из себя выходил. Только незаметно. Губы кусает и ежится, как будто ему за ворот каплет.

Валя блаженно улыбалась и часто судорожно вздрагивала.

— Так ведь и то сказать: когда первый взрыв заметили, решили, что это вы подорвались. Из штаба моему звонят, требуют обстановку донести, а что он донесет? Такой ужас, такой ужас!

Даже сквозь совершенно необыкновенное блаженство к Вале пробился особый смысл Дусиных слов, и она насторожилась.