Фронтовичка

Валей овладело холодное спокойствие. Она стояла прямо, положив руки на грудь, крепко сцепив пальцы, и в эту минуту была похожа на мать. Кто-то почтительно спросил, окончено ли прощание. Но этот вопрос относился не к ней, и она не шевельнулась. Тогда молчаливые солдаты, ступая на цыпочках, принесли крышку гроба и стали осторожно вколачивать заранее приживленные в крышке гвозди. Не стук молотков, а вид этих заранее приготовленных гвоздей потряс Валю, и она чуть не закричала. Но холодное, негнущееся состояние не позволило сделать это — в горле отказали какие-то нервики.

Потом гроб опустили в яму, санитарка подтолкнула Валю:

— Брось землицы, брось, маленькая.

Валя покорно нагнулась и стала бросать на белый гроб ярко-желтую, прогретую землю. В этот момент сзади грохнул винтовочный залп. Земля густо посыпалась в могилу, и гроб глухо и протестующе отозвался на удары. Эти залпы, скрежет лопат отнимали у Вали силы. Жужжание мух становилось все нестерпимей, и, когда от гроба осталась только свежая, еще живая верхушка, яма расплылась, и Валя медленно осела.

Очнулась она от мерного покачивания, открыла глаза и увидела над собой ожесточенное, мрачно красивое лицо Прохорова — совсем такое, какое она видела во время своих полетов в сиреневой дымке небытия. Теперь, когда она уже пережила это, она не удивилась, а подумала: «Как хорошо, что он все-таки появился. Может быть, он еще жив». И закрыла глаза.

Но мерное покачивание не исчезло, на лицо пахнуло запахом табака и водки. Валя уже с недоумением открыла глаза и опять увидела над собой лицо Прохорова. Это было так невероятно, что некоторое время она только смотрела на него, краем глаза улавливая столбы на школьном крыльце, притолоку и даже чьи-то растерянные лица.

Потом они встретились глазами, и лицо гвардии капитана сразу изменилось. На него легли оттенки сложнейших чувств: тревоги, радости, озабоченности и — Валя могла поклясться в этом — любви. Прохоров зажмурился и тихонько прижал ее к себе. Она не противилась, хотя это нежное движение и причинило ей боль.

Когда Прохоров принес ее в палату, ей больше всего хотелось побыть с ним наедине. Она верила, что, если ему рассказать все-все, он поймет. Не пожалеет, а поможет. Но в палате толпились врачи, Вале сделали уколы, и даже Прохоров почтительно уступил место у ее кровати генералу Голованову. Он осторожно взял Валину руку в свою, мягкую и слегка пухлую, посмотрел на нее очень добрыми, задумчивыми глазами и торжественно произнес:

— Я все понял, Валюша. Хочу надеяться, что вы, дочь моего друга…

Валя почему-то знала: он многое понял, но не все. Не понял главного, основного. Растолковывать ему это непонятное не было ни времени, ни желания. И потом ей хотелось побыть хоть минуту с Прохоровым или хотя бы одной. Поэтому она отрывисто сказала:

— Мы все дочери чьих-нибудь друзей.

Он прикрыл глаза, и его пухлая рука, в которой он по-прежнему держал Валину руку, дрогнула и стала разжиматься. Валя удержала ее и чуть-чуть сжала. Генерал открыл глаза и встретился все с тем же нестерпимо холодным взглядом, который однажды подытожил часть его жизни. Только теперь в этом взгляде появилось, что-то очень мудрое и не то чтобы жестокое, а несгибаемое. Ему стоило большого труда не отвести глаз.

— Ради всего прошлого, товарищ генерал… Всего, — сказала Валя и заговорщически сжала его руку, — исполните мою просьбу…

— Я готов. — Голованов наклонился к ней.

— Скажите, у вас есть дети?

Он напрягся, ожидая жестокого удара — однажды он уже испытал такой удар и, как тогда, сейчас был лишен возможности отразить его.

— Нет, — глухо ответил он. — Детей, к сожалению, у меня нет.

— И не было?

— Был… Мальчик… Он умер… — и, предугадывая ее вопрос, добавил: — Жена больше не хотела. Думаю, вы поймете, почему она не хотела.

Она и в самом деле поняла его жену, устало смежила веки и сказала главное:

— В Москве живет жена моего погибшего друга. У нее родился ребенок. Я очень прошу помочь ему так, как вы хотели помочь мне. До тех пор… до тех пор пока я не встану на ноги. Вы можете это сделать?

— Хорошо. Это по долгу перед… ушедшими?

— Да…

— Что ж… Теперь я понял почти все. До свиданья, Валентина Викторовна. — Он пожал ее руку и сверху прихлопнул мягкой ладошкой. — Адрес вы мне пришлете или дадите сейчас?

Она помолчала и с неожиданной для себя мягкостью решила:

— Я пришлю.

Генерал сжал обеими руками ее тонкие, слегка вздрагивающие пальцы.

— Теперь я понял немного больше. И помните, тогда был конец…

Он встал, несколько церемонно поклонился и ушел. Лечащий врач немедленно выставила из женской палаты и Прохорова — при генерале она не решалась сделать этого: она думала, что Прохоров его адъютант.

Никто в этот день и вечер не разговаривал с Валей. Палата молчала. Не было даже стонов.

Валя лежала и думала о прошлом, о доме, из которого все нет и нет писем, о женщине, стоявшей возле отцовского гроба. Кто она? Почему она жалела Валю? У нее вспыхнуло что-то похожее на ревность. И она сейчас же вспомнила о матери.

— Мамочка… — прошептала она, повернулась на здоровый бок и, подложив под щеку ладошки, уснула.