Фронтовой дневник (1942–1945)

У Дюжевых, в Пашковской я оставил свой дневник, начиная с августа 1942‑го и по 27–2–43. Одну большую тетрадь, одну маленькую и один перерез алфавита101. Там были и некоторые стихи. Боюсь, что Тая не сумеет их сохранить, хотя я предупредил ее, что она отвечает за них своей жизнью.

15 марта 1943 г.

Мне снилось, что в каком-то магазине, где торговал Иван Гринев, я с Марийкой отмеривал от огромного куска мануфактуры102 себе на костюм. Я заметил, что в ткани были сделаны карманчики и в них запрятаны мужские и дамские часы, как я понял на ощупь, запонки, которые я видел, и, кажется жемчуг. Я чувствовал, что это проделки Гринева, и, зная, что он мне должен, все это забрал себе в карманы, не глядя, и сгорая от любопытства посмотреть, что же такое я взял. Потом оказалось, что эта мануфактура больше подходила Марийке на платье, и я на нее примеривал, и видел, что платье будет хорошее – темно-синее со светлой искрой. Магазин был какой-то пустой в полуразрушенном городе. Ожидались немцы.

Затем я тщательно рассматривал свои английские военные ботинки и видел, что в них совершенно оторвались подошвы, и на одном даже каблук. Перед со стелькой были прорезинены, и я удивлялся, почему же ботинки текут. Я думал, что ботинки будет легко починить, стоит только пришить подошвы, и они снова будут хороши. Потом я ехал в лодке с какими-то людьми по огромной реке или по морю. Не помню, была ли там Марийка, и вообще не помню подробностей этого плавания.

Спал не раздеваясь. Было холодно. Мучил желудок, и я трижды за ночь еле успевал выбежать во двор.

Сейчас утро. Свистит ветер. Небо затянуто мрачными облаками. На дворе страшный холод. Пошел я, из плетня наломал хворосту, вытопил печь – в комнате потеплело. Желудок болит. Жду кое-какого завтрака и буду приниматься за свою писарскую работу.

Сегодня была расплывчатая сводка о действиях нашей авиации за неделю и о налете на Берлин. Сообщено, что на Украине наши части форсировали Днепр и заняли несколько населенных пунктов.

Здесь, очевидно, дело плохо. Сегодня с обеда бьет артиллерия, очевидно, противника. За каждым ударом звенят стекла. Под Холмской спешно роют окопы – выгнали всех женщин на 10 дней.

16 марта 1943 г.

В моем быту и в моей службе пока ничего не изменилось. Живу с младшим лейтенантом Пакелией, абхазцем, который вчера весь вечер рассказывал о национальных обычаях и кушаньях в Абхазии; ел сегодня на завтрак вареную кукурузу без жиров и хлеба, на обед борщ из одних бураков, но с крохотными двумя лепешками из ячменной муки. На ужин ничего нет.

Военные события: наши войска оставили г. Харьков, ожесточенные бои в районе озера Ильмень (противник, очевидно, с этой стороны стремится к Ленинграду), ожесточенные бои на Северском Донце и некоторое продвижение в районе Вязьмы.

Здесь у нас на Кубани всю ночь и весь день артиллерийская дуэль. Сегодня днем из дальнобойных орудий противник стал забрасывать снаряды в нашу станицу Холмскую, где мы стоим. Женщины станицы, в том числе дочери моей хозяйки, по ночам роют окопы на передовой под обстрелом противника, который и здесь, кажется, готовится к возврату назад.

Красная Армия постепенно начинает терять отбитое с таким трудом за три месяца. А второго фронта, который облегчил бы нам борьбу, – все нет и нет, несмотря на многократные широковещательные речи Рузвельта и Черчилля о решительных ударах с их стороны на континенте Европы по державам Оси и в первую очередь по Германии.

Желудок мой притаился и замер, накопляя в своих недрах кукурузу, бураки и ячмень. Ржать по-лошадиному (потому что это лошадиная пища), как многие говорят в шутку, мне не придется, но страдать доведется порядочно, т. к. эта пища моим желудком не переваривается и не усваивается.

Я очень часто пишу о своем желудке. Это по пословице: «У кого что болит, тот о том и говорит». Желудок у меня действительно окончательно испортился, особенно за последние полтора месяца, а потому я постоянно чувствую себя голодным. Да и не только я. Самый популярный и распространенный разговор среди бойцов – о пище: воспоминания о том, кто что ел или что любит, или мечтания о том, что хорошо бы с хорошим белым хлебом съесть сковороду яичницы на сале, или стопку блинов с маслом и со сметаной, или добрую миску вареников, или миски две жирного борща, да миску гречневой каши с молоком, или жареную утку с капустой или мочеными яблоками, или выпить четверть103 молока и т. д., и т. п.

А я кроме всего этого очень часто вспоминаю шашлыки по-карски с пережаренными ребрышками, которые мы так часто истребляли с Жорой Красовским, и мечтаю о том времени, когда я смогу выпить хорошего сладкого кофе со сливками, с горячей французской булкой, с сыром или хорошей брынзой и маслом; или стакана два настоящего какао с тортом, или стакана 4 чаю с вареньем и с пирожными с заварным кремом. Также я никак не могу позабыть своего погибшего радиоприемника, моего истинного друга… Но это уже не относится к желудку, хотя тоже является пищей, уже духовной.