Фронтовые разведчики

— Да! Когда уже в обороне встали, то, прежде чем идти на задание, выбирали объект — пулеметную точку, место засады на тропе и т. д. Готовились. В тылу подбирали похожее место, оборудовали его, и разведчики тренировались. Ведь в разведке самое важное — это знание объекта, особенно если стоит задача взять «языка». Надо изучить местность, подходы, подготовиться, а потом уже брать. А у нас сначала так было: «Вот сегодня в ночь пойдешь и на этом участке возьмешь „языка“!» Представляешь? Я мог только взять людей и определить, как идти и какое оружие взять. Потом, правда, все наладилось.

— Убитых вытаскивали?

— Если недалеко, то вытаскивали, а если не было возможности (как в том случае, когда полковника искали), то разбирали куски породы, делали углубление сантиметров 60, шинелями их накрывали и закладывали камнями. Раненых же всегда вытаскивали.

— У немцев было много снайперов?

— У нас было больше. Я тоже немного стрелял. Как-то пришел на передний край и смотрю, саперы ставят мины — такие деревянные коробочки, куда вставляют толовую шашку, а промежутки тоже толом засыпают, потом вставляют взрыватель, и сапер идет, минирует передний край. Вот я лег со снайперской винтовкой и все время постреливал, а противник там оборону, что ли, строил — то бревно несет, то еще чего. Как выстрелишь, смотришь, пропал. А этих саперов было трое, и у них было два мешка: один с шашками, а второй — тол в порошке. Вот он заготовит их заранее и несет штуки три. Надо взрыватель-то в последний момент вставлять, а им не хочется этого, лежа на болоте, делать. Я говорю:

— Вы что делаете?! Она же у вас в руках взорвется!

— Да нет, мы уже сколько ставили!

Минут сорок прошло, и слышу два сильнейших взрыва… Только одна нога осталась от этих троих.

Скопас Шалом Лейбович

Интервью — Григорий Койфман

Я родился в июле 1925 года в городе Паневежис в Литве. Нас было в семье четыре брата. Отец в 1928 году уехал в Америку на заработки и не вернулся в Литву. Наша семья снимала полторы комнаты, все мое детство мы бедствовали и страшно голодали. Всего четыре года успел проучиться в школе-хедере. Родной брат моей матери, Тевель Айбиндер, был профессиональным революционером, коммунистом-подполыциком, просидевшим в царских, польских и литовских тюрьмах свыше двадцати лет за революционную деятельность. Под его влиянием я свято поверил в коммунистические идеалы и в 13 лет присоединился к коммунистическому движению и вступил в подпольный комсомол Литвы. Агитировал, вывешивал по ночам листовки с призывом бороться против буржуазного правительства. Когда в 1940 году Красная Армия пришла в Литву, я был счастлив.

— Как вы отнеслись к депортации из Литвы 14 июня 1941 года?

— Я видел своими глазами, как происходила депортация так называемых «буржуазных и националистически настроенных элементов». Поверьте, мне было больно это видеть, даже слезы накатывались на глаза, но я был убежден, что вершится правое дело ради идеалов свободы, равенства, братства и интернационализма и выселение «буржуев» — это справедливое наказание за страдания и лишения простых трудовых людей. Я не торжествовал в душе, когда смотрел, как депортируемых сажают в грузовики перед отправкой на станцию, но и не осуждал. Вся моя голова была забита коммунистическими идеями и задурманена пропагандой и политмассовой работой. Все свое детство я голодал, хлеба досыта не ел, кусок сахара в семье был праздником. Начиная с двенадцати лет ложился спать с топором под изголовьем, чтобы в любую минуту быть готовым к схватке с антисемитскими бандами, которые в то время бесчинствовали в городе. Так что вы хотите?! Моя реакция на происходящее была соответствующей моим убеждениям в тот период. Что было — то было…

— Как для вас началась война?