Фрося. Часть 2

Фрося переваривала всё сказанное ей равом Пинхасом. Она не могла до конца осознать, насколько это является хорошим или плохим для неё, что грядёт за этим, как это повлияет на её дальнейшую жизнь… Надо или нет завтра явиться в синагогу к раву Пинхасу, хочет она или нет рассказать о себе раввину, внушившему ей доверие своей откровенностью и добротой слов…

В зажатом под мышкой ридикюле лежало письмо от Ривы, которое она хотела и боялась прочитать. Бедная, бедная Рива, через столько лет узнать, что её дочь жива, что она уже взрослая девушка, и ничего-ничего не знать, как она росла, училась, какой у неё характер, какие наклонности, что она знает о своей настоящей матери…

Фрося оглянулась, зайти в кафе и читать на людях письмо явно не стоило, она была уверена, что без слёз не обойдётся. Вернуться в квартиру к Басе и там прочитать письмо ей тоже не хотелось, не будет же она прятаться от Ани, от её таких проницательных глаз, а читать вместе без предварительного ознакомления она не отваживалась, кто знает, что в этом письме…

Она вдруг резко тряхнула головой, будто отгоняя непрошеные мысли, и уверенно зашагала в сторону дома, где жил Ицек. Фрося увидела, что в подвале дома, где он работал сапожником, горит свет. Ну, слава богу, не надо являться пред ясные очи его «обаятельной» жены, вот уж выбрал пару, так выбрал.

Ицек, увидев Фросю, вскочил со стула, раскрыл объятья и, широко улыбаясь, пошёл навстречу неожиданной гостье… Расцеловав Фросю, он усадил её на стул для клиентов и внимательно всмотрелся своими печальными глазами в лицо некогда любимой женщины, да кто ж знает, может, и поныне:

— Хорошо выглядишь, время на тебя не влияет, как будто и не прошло пятнадцати лет с первой нашей встречи…

Фрося, несмотря на то, что на душе у неё было неспокойно, рассмеялась в голос, вспомнив, как первый раз увидела Ицека и подумала, что Иисус Христос сошёл с иконы, как заливисто хохотал раввин Рувен, когда она поведала ему об этом:

— Ицечек, расскажи о том, что пыталась мне ввести в уши твоя мама, насколько это серьёзно, и что ты знаешь об этом парне?..

Ицек смутился, отвёл глаза и сказал:

— Ой, эта мама, всегда со своей прямотой… Фросенька, его зовут Михаил Шульман, как ты понимаешь, он из наших. Ему уже за тридцать, был женат, но его жена умерла при родах, и у него осталась на руках дочка, которой уже четыре года.

Он бывший журналист, работал в газете «Советская Литва», говорят, что был сильным журналистом, но его оттуда попёрли за антисоветскую агитацию, хорошо, что не посадили, но сейчас он практически не работает, так перебивается случайными заработками.

У него тяжёлый характер, он вечно спорит и что-то доказывает, любит шумные пьяные компании, курит, как паровоз… Говорят, что пишет стихи и романы, но никто не берёт их печатать… — может, плохие, а может быть, опасные для издания… Я в этом мало смыслю, но только одно знаю, что он для нашей Анечки неподходящий кавалер, а она ему в рот смотрит, вот мы и хотели тебя предостеречь на будущее…

Всё это Ицек буквально выпалил и с облегчением, с шумом выдохнул воздух. Фрося понимающе кивнула головой. Что она могла ответить и сказать, не переговорив предварительно с дочерью, хотя и не понимала, как сможет выйти с ней на разговор об этом мужчине, если она сама этого не захочет:

— Ицек, ты можешь меня оставить здесь на полчасика одну, мне надо прочитать письмо, которое мне передал раввин Пинхас, оно от Ривы, матери Ани. Мне надо спокойно, без свидетелей прочитать его и, наверное, поплакать…

Глава 5

Дважды просить не пришлось. Ицек снял рабочий фартук и закрыл за собой дверь мастерской на ключ, чтобы никто не мог побеспокоить Фросю.

Оставшись одна, она достала из ридикюля странный голубой конверт необычайной удлинённой формы. Вгляделась в буквы, написанные на английском и русском языке. По-русски был написан адрес Вильнюсской синагоги, а на английском — явно адрес Ривы, и Фрося вгляделась в латинский шрифт.

Куда ей?! Английским она не владела, как, впрочем, и многими другими языками, но умела читать по-польски, а тут буквы были очень похожи. Фрося разобрала — письмо пришло из Иерусалима.

Нет, она не могла больше оттягивать вскрытие письма, любопытство победило страх и неуверенность, пальцы быстро отвернули загнутый клейкий край конверта, и на свет появились два листа плотной белой бумаги, исписанные мелкими буквами. Фрося сразу отметила, что почерк был неразборчивым, и это усилило её нетерпение:

— Фросенька!

Я долго подбирала слово, которое можно поставить перед твоим именем. В голове крутилось и «милая», и «дорогая», и «уважаемая», и «несравненная», и, боже мой, какие только эпитеты не приходили в голову, но ни один не соответствовал тому, какой ты заслуживаешь. Я ужасно волнуюсь, эмоции перехлёстывают через край, и поэтому не нахожу достойных слов, отражающих ту нежность к тебе, что поселилась в моей душе.