Фру Марта Оули

Правда, сейчас многое изменилось. Хотя бы потому, что мы все приобрели жизненный опыт и научились лучше выражать свои мысли. Стали более лаконичными. Особенно Хенрик. Он, как всегда, был готов произнести по всякому поводу речь, но теперь его речи стали краткими, тщательно продуманными. Мне сдается, он стремился помочь нам в нашей семейной жизни. Наблюдая со стороны, он знал нас обоих достаточно хорошо и видел, как складывались наши отношения. Хенрик первый заводил речь о вещах, так или иначе касающихся наших отношений, при этом разговор носил общий характер; делая вид, что все это нас как будто вовсе не касается, мы с Отто в то же время успевали так много сказать друг другу, а Хенрик то и дело приводил новые аргументы «за» и «против», так что у нас с Отто прямо-таки открывались глаза. Это у нас-то, которые о многом и не подозревали, хотя оно и составляло нашу жизнь. Можно сказать, мы достигали равновесия и избавлялись от всего наносного. И вот когда многое наносное было удалено, я вдруг почувствовала какую-то опустошенность. Это было опасное чувство. Ведь мне было так хорошо в тот период, я могла позволить себе сколько угодно носиться со своими чувствами и ощущениями. На такого человека, как Отто, происходящее, несомненно, действовало плодотворно: он стал гораздо больше считаться со мной. Довольно долго он выстраивал мою жизнь, отнюдь не заботясь о том, что я, быть может, и не в таком уж восторге от своего семейного очага, от собиравшегося у нас общества и тех нравов, которые он упорно насаждал для всех нас. Ему было невдомек, что мои возражения – это отнюдь не причуды, обращать внимание на которые у него нет времени, ведь он, видите ли, так занят, чтобы наилучшим образом обустроить мою жизнь. И вот теперь он неожиданно понял, что убеждения Хенрика во многом совпадают с моими. Я убеждена, что большинство мужчин гораздо больше доверяют какому-нибудь своему другу, с которым встречаются лишь изредка, нежели своей жене, с которой прожили вместе, скажем, восемь-десять лет. Во всяком случае, к Отто это уж точно относится. Конечно же, участливое внимание со стороны Хенрика сильно укрепило мое чувство самоуважения. В глубине души я всегда восхищалась Хенриком, его привлекательной внешностью, умением красиво говорить. Вернувшись из-за границы, он сумел возбудить новый интерес к себе. Я ощутила какую-то особую пикантность в том, чтобы возобновить старые доверительные отношения. Поговаривали, что за последние два года он «многое повидал в жизни», во всех смыслах. На это намекал и Отто, и дамы из моего окружения. Последние находили его очень милым, привлекательным мужчиной, и я вполне соглашалась с ними и, таким образом, находилась под влиянием их мнения в гораздо большей степени, нежели сама осознавала это.

Так я и плыла по течению, лелея свои собственные настроения и ощущения.

Хенрик устроил себе уютный холостяцкий дом в мансарде на Мункенвеен. М ы с Отто часто проводили там вечера: я обыкновенно сидела на угловом диванчике на террасе и болтала с Хенриком, который показывал мне свои художественные поделки и папки с рисунками, а Отто сидел за роялем. Он в то время серьезно увлекался музыкой, брал уроки у самой фру Онархей и разучивал очень трудные вещи. Для меня эти тихие вечера у Хенрика были подлинным отдохновением.

«Черт возьми! До чего же все благородно обставлено в доме у Хенрика! – сказал Отто, когда однажды вечером мы возвращались домой. – У него все так не похоже на другие дома, например, на наш».

«Да, это так, – согласилась я. – Но ведь в нашем доме все устроено исключительно согласно твоему вкусу… и если тебе самому не нравится…»

"Господи помилуй, у нас чудесный, красивый дом, я просто имею в виду, что он не такой оригинальный, как у Хенрика.

Ко всяким таким штукам я не так уж привычен, не знаю по-настоящему толк в этом, – добавил он немного погодя. – Но знаешь, Марта… ты-то могла бы устроить кое-что у нас в таком же духе".

Уж не помню, о чем нам с Отто довелось препираться как-то после обеда, кажется, о каких-то пустяках. Я была ужасно раздражена, замучилась, снаряжая детей на какой-то детский праздник. Мы сидели на террасе и пили кофе, и я была такой непримиримой, что Отто не выдержал и заметил: «Черт побери, но признай, что не всегда ты знаешь все лучше всех».

Тут как раз пришел Хенрик, а вслед за ним появились и дети бакалейщика Хейдала, которые зашли за нашими детьми. Меня порой просто бесило наивное восхищение Отто этими отпрысками крупного буржуа, особенно девочками, напоминающими взрослых дам в миниатюре, казалось, он даже был польщен, что эти дети снисходят дружбы с нашими. Теперь Отто сидел на веранде и внимал маленькой Юдит, которая подробно расписывала все балы, на которых ей довелось побывать за эту зиму, при этом девочка жеманилась и явно привирала.

Неожиданно послышались крики Эйнара и Халфреда, которые не поладили в чем-то, и Отто бросился в детскую разнимать их.