Фрунзе

До сих пор встречались они только в спешной деловой обстановке: на партийных и советских съездах, на пленумах ЦК. Фрунзе с уважением относился к старшему товарищу, и Калинин выделял его среди военных. Но почему-то из их встреч не возникла молниеносно та близость, что связывала его со Свердловым. Конечно, Яков Михайлович лучше знал Фрунзе. В цепкой памяти его Михаил Васильевич надежно ассоциировался с удивительным Арсением, и часто он сам искал встреч с ним.

Но и Фрунзе увидал «всероссийского старосту» в ином ракурсе сегодня утром, когда был созван митинг пленных казаков. Вчерашние колчаковцы не скрывали удивления:

— Гляди-ка, простой мужик, а — верховная власть?! Значит, проспали мы что-то, пока держались за черного адмирала!

Нет, не проспали, а покрыли себя позором, потому что подняли руку против многострадального великого русского народа!

Калинин так и начал говорить с ними: по-мужицки, сплеча; и пересыпал свою речь словами крепкими, солеными, когда корил их и ругал за измену рабоче-крестьянской власти.

— Почему вы, мужики, кинулись с ружьем, с пикой, с шашкой на мужика и на рабочего в красноармейской гимнастерке? Они царя скинули, генералов его, помещиков и буржуев, а вы, значит, за нового царя и за всю его шатию-братию?

— Не, не! — густо прокатился гул по площади.

— Вот вам и «не»!.. Рабочие и крестьяне создали государство трудящихся, и я перед вами — представитель их власти: тверской мужик и питерский пролетарий. Какой же я вам враг? Или — к примеру — командующий товарищ Фрунзе. Какой он вам враг, коли царь дважды подводил его к виселице? И я вам точно скажу: ослепила вас ненависть кулацкая. Значит, сидит у вас под личиной мироед, если Колчак так легко поймал на крючок, пустив слух по округе, что красные порушат казацкое хозяйство и отберут землю. А вот такой думки не было: велик и могуч победивший русский народ, и богатств в руках его не счесть, и зачем ему зариться на вашу землю, коли земли этой теперь столько, что и за сотню лет всю ее не засеешь? И такой вы мысли не допускали, что английский купец не из милости дает вам деньги и пулеметы, чтоб убивать своих братьев по крови, по классу. Нет, он посылает эти пулеметы, чтоб вас, дураков, связать крепкой цепью, а — за вами — нас: всю коренную Россию!..

Потом он откровенно говорил, как трудно сейчас жить рабочему и крестьянину в голоде и в холоде и как они геройски отбиваются от страшной своры империалистов.

— Но нет уже такой силы, чтобы убить революционный дух в русском народа, хотя борьба отчаянная и момент острый. Вот вы и думайте, за кем идти: не время лузгать семечки у плетня. Если решите, что место ваше рядом с нами, то приходите с открытым сердцем. Двинемся на контру вместе, и мы примем вас как товарищи!..

Да, никто не говорил так с казаками: начистоту, без окрика и без угрозы, давал понять, что не враги они, а слепое оружие в руках злобной белогвардейщины.

И одним духом заявили они о своем желании в краткой резолюции митинга: «Мы до сего времени были обмануты царскими старыми слугами, которые силой гнали многих из нас в свою разбойничью шайку. Мы клянемся перед всем честным трудовым народом Советской России, перед лицом высшего представителя трудовой рабоче-крестьянской власти председателя ВЦИК товарища Калинина, что отныне с оружием в руках пойдем… со всеми рабочими и крестьянами против богачей и кровопийц мира…»

Калинин был так же прост и в своем салоне и встретил Михаила Васильевича непринужденно, с доброй улыбкой. И — хлебосольно.

— Будем как дома. Вагон мой — дом мой, почти как у вас. Четвертый раз кочую по фронтам, и все неделями да месяцами. Вот уж никогда не думал, что придется так коротать дни на колесах.

Он заметно устал за долгий день: смотр войскам, митинг; да еще два завода, где он долго напутствовал рабочих, как важно для страны немедленно пустить в ход станки. Скинул сапоги, пиджак и остался в синей косоворотке с белыми пуговицами, как мастеровой в кругу семьи в свят день, когда можно хоть на миг забыть о тяжелой работе. И пригласил гостя к самовару. И достал из походного поставца бутылку «смирновской».

— Вожу на случай простуды, Михаил Васильевич. Бывшему мастеровому хорошо помогает, да и командарму, надо полагать, не во вред. А сегодня обычай нарушу: надо отметить ваш орден чин чином!

— Есть и еще добрый повод, Михаил Иванович!

— Это какой же?

— Стокгольм! Год 1906-й!

— Погоди, погоди! — Калинин нацепил очки и пристально поглядел на Фрунзе, мучительно напрягая память. — Постой, постой, не говори, сам вспомню! Ты же тогда мальчик был, а?

— Ага! Моложе меня не было.

— Бог мой, Арсеньев? От ивановских ткачей?

— Он самый!

— Ну, товарищ Арсений, вот это день у нас! Да как же я тебя вдруг-то не признал?

— Годы, Михаил Иванович! Оставили они много тяжелых следов. Да и бородища, нарочно не стригу перед Ташкентом, там ее старики уважают. И потом — как вы могли подумать, что организатор мирных ткачей станет водить полки Красной Армии?