Фрунзе

На войне как на войне! — это барон понимал отлично. Надо и наступать, надо бегать, надо и обороняться. Бегство из Донбасса он пережил без потрясений: просто не удался тактический обман того, кто только принял Южный фронт красных и тотчас же понял, что главный интерес белых на Правобережной Украине. Но бегство с правого берега Днепра — это уже крушение всей задуманной кампании. О Москве и думать нечего: отныне она за семью замками. Осталась Северная Таврия — маленький ломоть от вожделенного российского пирога. Но тот — красный из Харькова — способен загнать белых в Крым. Разумеется, там можно отсидеться до весны, переживая лишения и горечь разгрома. Но страшнее всего то, что подорван кредит у Антанты и англичане уже ищут торговых сделок с Кремлем.

— Кто такой Фрунзе? Что за фамилия? И почему его досье не заполнено? — угрюмо спросил Врангель у генерала Слащева.

— Агитатор. Бывший каторжанин. Кажется, состоял в земгусарах на Западном фронте.

— Повезло большевикам! — вздохнул барон. — Но мы достаточно мобильны, чтобы бить красных по частям. И будем готовить такой мощный удар, что фронт этого земгусара Фрунзе перестанет существовать!..

А в штабе Южного фронта настроение было более светлое: подходили свежие части из России, кое-что перепадало и старым воинам — обмундирование и вооружение. Михаил Васильевич из отдельных частей Авксентьевского создал новую, 4-ю армию во главе с Лазаревичем и передал ей от Уборевича 7-ю кавалерийскую дивизию, 9-ю стрелковую дивизию Куйбышева и только что сформированный Конный корпус Каширина.

Вся страна обратилась лицом к Южному фронту. Центральный Комитет РКП (б) прислал большую группу коммунистов и комсомольцев, и они добивали отсталые настроения в частях, заражали их пафосом последнего и решительного боя с Врангелем. По корпусам и дивизиям проехали с докладами три наркома: Луначарский, Семашко и Курский. Калинин 15 октября выступал на митинге в 1-й Конной армии с горячим призывом ускорить движение к Бериславу и Каховке, где ее ждал с нетерпением Фрунзе. Со своим ревтрибуналом действовал Владимир Потемкин.

Эшелонами подходили орудия — питерские, московские, уральские; пулеметы и винтовки — тульские, ижевские; сабли — златоустские. Своим ходом шли бронепоезда — сормовские, брянские. Хуже было с теплой одеждой, обувью, питанием. И Фрунзе рассылал депеши по России и Украине, прося поддержки.

Тем временем назревал конфликт в 6-й армии между строптивым и беззаветно храбрым Блюхером и довольно вялым Авксентьевским. Конфликт достиг накала, и Михаил Васильевич счел за благо пожертвовать командармом-6. Он взял его к себе в штаб, а в армию направил волевого, исполнительного Августа Корка.

Теперь дело шло к последнему штурму белой армии. Врангель оседлал дугу: Александровск — Мелитополь — Серогозы. Можно было резать путь его отхода в Крым ударом на Перекоп и Геническ. Но это была, так сказать, теория нанесения удара. Практика с ней расходилась, и Фрунзе — на виду у всей страны — не мог подвергать неоправданному риску жизнь десятков тысяч бойцов. И увидеть крушение заветного своего плана.

У барона сложилась очень сильная ударная группа конницы и пехоты возле Серогоз — между Мелитополем и Каховкой. Даже свежий Конный корпус Каширина был против нее слаб, надо было дожидаться подхода 1-й Конной армии. Другие части и соединения последний месяц почти не выходили из атак: их надо было расположить на отдых, одеть и накормить. К тому же третий день беспрерывно лил дождь, перемежаясь по ночам с мокрым снегом, многим бойцам негде было укрыться в голой степи и обсушить одежду.

Приходилось ждать. И Фрунзе умел это делать, не теряя бодрости духа. Во всех приказах и директивах фронту ясно выражалась его уверенность в победном исходе предстоящей операции.

В радужных тонах он с Гусевым направил телеграмму Владимиру Ильичу, в которой сообщалось о полном крушении стратегического плана Врангеля. Тот хотел с Правобережья стать хозяином у Черного моря. Но это оказалось ему не по силам. В семидневных последних боях барон потерпел полное поражение.

Ленин решил охладить их пыл: «Получив Гусева и Вашу восторженные телеграммы, боюсь чрезмерного оптимизма. Помните, что надо во что бы то ни стало на плечах противника войти в Крым. Готовьтесь обстоятельнее, проверьте — изучены ли все переходы вброд для взятия Крыма».

— Ты что-либо понимаешь? — Михаил Васильевич явно был удручен тоном этой телеграммы. — Меня не было два дня в Харькове, в чем дело, Сергей Иванович?

Гусев пожевал мясистые губы, снял и протер пенсне.

— Видимо, виноват я. Елене Дмитриевне Стасовой я подсказал, что о телеграмме Ильичу не плохо бы сообщить в газеты. Она вот и пишет мне, что Троцкий в бешеной злобе потребовал срочной инспекции и полного переворота в нашем штабе: ты и я — мы с ним — антиподы. Но его атаку отбили в ЦК. Разумеется, Владимир Ильич рассердился и окатил нас холодной водой.

Чтобы развеять у Ленина какие-либо сомнения в успехах Южного фронта, Михаил Васильевич 18 октября направил депешу в Кремль: