Фрунзе

Кроме того, Фрунзе старался привлечь к армии, к ее быту и героике внимание писателей, художников, композиторов. Он вдохновил и Дмитрия Фурманова, и Александра Серафимовича, и Юрия Либединского.

Всю жизнь Михаил Васильевич любил книгу: читал много, учился беспрерывно и все знания отдавал партии, товарищам, их борьбе.

Однако обстоятельства складывались так, что был он больше практиком, нежели теоретиком. Теперь же, когда он встал во главе Вооруженных Сил Советского государства, на его плечи легла и огромная военно-теоретическая деятельность. Он был подготовлен к ней всем предшествующим опытом партийного боевика и организатора, полководца и непримиримого борца за единство партии.

Не потеряли актуальности и в наши дни его замечательные статьи и высказывания о принципах стратегии и тактики Красной Армии, о всемирно-историческом опыте гражданской войны, о характере будущих войн: «Реорганизация Красной Армии» (1921), «Единая военная доктрина и Красная Армия» (1921), «Регулярная армия и милиция» (1922), «Памяти Перекопа и Чонгара» (1922), «В добрый час» (1923), «Будем готовы» (1923), «Фронт и тыл в войне будущего» (1924), «Европейские цивилизаторы и Марокко» (1925), «Ленин и Красная Армия» (1925), «Кадровая армия и милиция» (1925).

В ближайших его планах были и другие работы, связанные с советской военной наукой и строительством могучих Вооруженных Сил Советского государства. Товарищи отмечали его огромный интерес к обучению и политическому воспитанию личного состава армии, к расширению военной промышленности, к развитию Военно-Морского и Военно-Воздушного Флота, к организации тыла.

Сергей Миронович Киров говорил:

— Никогда не забуду, как год тому назад, когда зашел однажды к Фрунзе, я поразился тем, что увидел на его столе. Книжки, казалось бы, ничего общего с военным делом не имеющие. Эти книжки касались инженерного искусства по части моторостроения. Товарищ Фрунзе с горячностью высказывался о том, как мы должны поднять военную технику, пользуясь мирным состоянием нашего государства, как нам необходимы все виды той самой современной военной техники, которой располагают наши противники. Одной из областей этой техники является, несомненно, авиация, и Фрунзе, оказывается, к этому времени успел достаточно изучить все системы аэропланов. С горячностью юноши он рассказывал, какие системы моторов существуют, говорил о том, что главная задача в деле создания военной техники — аэропланные моторы, Которые можно получить пока только из-за границы и которых, к великому сожалению, пока не могут осилить наши заводы. Он внимательнейшим образом изучал все эти системы, следил за каждым инженером и техником, который работает в этой области, часто вызывал и советовался с ними, всячески поддерживал их.

Но неожиданно наступила смерть и оборвала его кипучую деятельность.

В сорок лет умер любимец народа, его признанный герой.

Осталось о тех днях свидетельство Иосифа Гамбурга, врача по профессии, влюбленного в Фрунзе еще с далеких лет манзуркской ссылки.

«Летом 1925 года Фрунзе дважды попадал в автомобильные аварии, получил значительные ушибы руки, ноги и головы. Это повлияло и на желудок: началось кровотечение. Тогда, несмотря на его возражение, он был в сентябре направлен в Крым, в Мухалатку. Там его уложили в постель, приставленные к нему врачи занялись лечением. Временами он чувствовал себя хорошо, охотился в предгорьях Ай-Петри, был радостен и оживлен. Но затем у него снова открывалось кровотечение и начинались головные боли. Вызванные из Москвы врачи-консультанты настояли на его возвращении в столицу для госпитализации.

Михаила Васильевича положили в Кремлевскую больницу. Лежа в палате, он много читал. К нему приходили близкие друзья: А. С. Бубнов, И. Е. Любимов, В. В. Куйбышев, И. С. Уншлихт и другие. Я у него тоже часто бывал и подолгу беседовал.

Пока шло исследование больного, он был спокоен, шутил и смеялся. Но вот прошедшие один за другим консилиумы видных врачей установили, что налицо явная картина язвенного процесса в области двенадцатиперстной кишки. Было решено прибегнуть к операционному вмешательству. С этого момента бодрое настроение покинуло Михаила Васильевича. На людях он держался спокойно, расспрашивал о делах и давал советы. Но когда посторонних не было, он становился озабоченным, задумчивым.

Незадолго до операции я зашел к нему повидаться. Он был расстроен и сказал мне, что не хотел бы ложиться на операционный стол. Глаза его затуманились. Предчувствие чего-то непоправимого угнетало его. Он попросил меня в случае неблагополучного исхода передать Центральному Комитету партии его просьбу — похоронить его в Шуе, где он провел свои лучшие молодые годы на революционной работе. Он любил этот небольшой провинциальный город с какой-то нежностью, и мягкая улыбка озаряла его лицо, когда он рассказывал о жизни среди шуйских рабочих.