Фрунзе

Скоро все удостоверились, что случилось досадное происшествие: оно бывало в этих местах и раньше. И все подчинились капитану: надо срочно разгрузить пароход, чтобы он не перевернулся, снять людей на подошедший спасательный катер. И начался хороший аврал: грузы снимали лебедками; делегатов перевязывали канатами и спускали по веревочной лестнице. Накоряков вспоминал, что ему выпало на долю спускаться вместе с Ю. Лариным, у которого были парализованы руки. Но все обошлось хорошо: пароход остался на камнях, все делегаты были доставлены на берег. Фрунзе с хорошим огоньком работал полдня грузчиком.

«К своему удивлению, — писал Накоряков, — среди встречавших нас вновь увидели Владимира Ильича Ленина.

Зрители этой аварии волновались, пожалуй, даже больше нас, хотя и мы тоже были в тревоге. Что будет дальше?

В этой обстановке бросалось в глаза, что среди собравшихся один Владимир Ильич, несколько замаскированный финской кепкой и морским бушлатом, сохранял полное спокойствие: он деловито расспрашивал нас о происшедшем, о самочувствии, подшучивал над нами — большевиками, которым пришлось «спасать друго-врагов» — меньшевиков, и тут же спокойно вел переговоры с товарищами-финнами, организовавшими нам отъезд.

Он с мягкой иронией упрекнул их за неудачу и настойчиво требовал скорейшей отправки съездовцев или на новом пароходе, или на том же, если он будет быстро снят с камней.

— Надо, чтобы газеты не успели разболтать! — подчеркнуто сказал он друзьям-финнам.

Так оно и вышло: к ночи мы вновь погрузились и благополучно отбыли, сохранив навсегда в памяти внимание Владимира Ильича к нашей судьбе, подбодренные его спокойствием. Ленин уехал последним по направлению к Або, чтобы отправиться в Стокгольм другим путем…»

Шведская столица понравилась Арсению. Своими островами, мостами, обилием воды и зелени, дворцами она была похожа на маленький Петербург, но без его показного великолепия. Не было русских рысаков и множества карет с вензелями, не было на каждом углу франтоватых офицеров — с кирасами и золотой канителью эполет, шпор с малиновым звоном и блестящего лака сапог. И не было кричащего контраста между богатством и бедностью. И даже король, как средний руки буржуа, прогуливался в стандартном черном костюме и в котелке — без свиты и видимой охраны — по старинным улицам острова Стаден, с утра вымытым дворниками пенной мыльной водой.

Делегаты с утра до вечера заседали в Народном доме — опрятном шестиэтажном здании, с квадратными и полукруглыми окнами, с балконами и готическими башенками, с тремя огромными нишами у парадных дверей, с большим залом и множеством кабинетов; после работы сюда приходили шведские металлисты и судостроители — спорить, петь, танцевать. И на каждой вешалке выставляли десятки и сотни котелков. Арсений не ошибся, выбирая себе головной убор!

И на пароходе и в кулуарах съезда нашел он знакомых людей и перекидывался словом то с Сергеем Гусевым и Емельяном Ярославским, то с Зиновием Литвиным-Седым и с Иваном Скворцовым-Степановым.

Видел он в деле товарищей из близкого окружения Ленина. То были люди большого революционного размаха: теоретики и практики, диспутанты, докладчики и советчики. Но и среди них выделялись Анатолий Луначарский, Леонид Красин, Вацлав Воровский.

Подружился Арсений с луганским слесарем: он значился Володиным. Десять дней провели душа в душу: и на съезде сидели рядом, и по всем вопросам дружно поддерживали Ленина, и по его совету посылали запросы меньшевикам, подавали реплики; и за стенами Народного дома — в опере, в музеях, в пивном баре — не разлучались. Но конспирация была превыше всего. И только в 1920 году узнал Фрунзе, что его стокгольмского друга зовут Климом Ворошиловым.

К Арсеньеву и Володину часто присоединялись другие молодые делегаты-рабочие: Никаноров (М. И. Калинин), Артамонов (Ф. А. Сергеев-Артем). Неразлучен с ними был Ретортин (А. С. Бубнов).

Они и по городу ходили тесной кучкой, и Арсений был их толмачом, когда приходилось изъясняться по-немецки. И в кулуарах съезда держались рядом. Это и бросилось в глаза Ленину.

«Однажды Владимир Ильич подошел к нам, — записал в своих воспоминаниях К. Ворошилов, — и сказал:

— Я вас давно приметил — вы так все время своей кучкой, одной компанией и держитесь. Это хорошо. Была у нас «Могучая кучка» композиторов — Римский-Корсаков, Балакирев, Бородин, Мусоргский и другие. Они сказали свое новое слово в искусстве. А рабочий класс — это уже могучая организация. И нам предстоит, дорогие товарищи, не только сказать новое слово в революционной борьбе, но и покончить со старым миром угнетения и насилия, построить новую, замечательную жизнь.

Прохаживаясь вместе с нами, Владимир Ильич стал расспрашивать нас о некоторых конкретных вопросах организации забастовочной борьбы, боевых дружин, настроениях рабочих, привлечении молодежи к участию в революционном движении. У меня он два или три раза выяснял подробности горловского восстания.