Фрунзе

Урядника ненавидели все передовые люди Шуи: он был свиреп и все бахвалился, что получит от начальства большой куш за «ненавистного большевика». И Арсений ярче других выражал эту ненависть. А подогревалась она тем, что Перлов разгромил его любимое детище — шуйскую типографию большевиков.

Когда Арсений ездил в Питер сдавать экзамены, его временно заменял Химик. При нем пришлось перебазировать типографию из Панфиловки. Занимались этим делом М. Мясникова, только что приехавшая в Шую, и давняя приятельница Арсения В. Любимова. Они обосновались в пустовавшей летней усадьбе помещика Романова — на горе, против земской больницы. Большой заброшенный дом был выбран удачно: много комнат, кладовок и переходов; с широкого балкона хорошо просматривались дальние подходы к имению; нижний этаж надежно закрывался густым садом.

В несколько приемов перенесли по ночам оборудование типографии. Мясникова успела отпечатать одну листовку. Но через неделю, на рассвете, нагрянул Перлов со своими громилами. Девушки забаррикадировались и успели сжечь в самоваре кой-какие бумаги и фотографии.

Но часть документов попала в руки урядника. М. Мясникову и В. Любимову отправили во владимирскую тюрьму под крики столпившихся молодых пропагандистов. И к приезду Арсения уже ходила по городу горькая побасенка: «Улетели девушки с летней романовской дачи на зимнюю романовскую квартиру!»

Арсений услыхал об этом, едва сошел с поезда, и сказал Павлу Гусеву:

— Раздавлю я эту мокрицу!..

Перлов был в фаворе даже у губернатора Сазонова, который сменил во Владимире тщедушного старичка Леонтьева, ушедшего на покой. Перлова неплохо было бы отправить на тот свет!

Так рассуждал Арсений. Но товарищи по партии призвали его к порядку. На конференции в Иваново-Вознесенске, где подтвердили избрание Арсения на съезд, ему и Павлу Гусеву объявили выговор.

Строгая Ольга Варенцова, не скрывая огорчения и не отводя глаз, сказала шуйским «террористам»:

— Не время поддаваться чувствам, увлекающим на неверный путь! Нужна строжайшая партийная дисциплина… Революция в опасности. Скоро придется уходить до поры в глубокое подполье. Как в таких условиях баловаться пистолетом? — Она перевела дух и произнесла мягче: — За Арсения я боюсь. Его нельзя оставлять в Шуе, предлагаю перевести его в Родники.

Решение было принято, и Арсений не противился. Но и не спешил покинуть Шую — с ней он сроднился так прочно, навсегда, что даже за день до смерти говорил товарищу:

— А умру — похороните меня в Шуе. Там, знаешь, на Осиновой горке…

Иваново-Вознесенский комитет «послал меня в Шую, чтобы вытащить оттуда Арсения, которому угрожала опасность ареста, опасность каторги, даже смерти, — писал Химик — Андрей Бубнов. — Мне пришлось разыскивать его в Шуе в одном из закоулков рабочего района, потом пришлось вместе с ним идти в другой конец города. Весь наш переход был выполнен с соблюдением самых строжайших правил маскировки… Я привез ему постановление комитета уехать из Шуи. Фрунзе в течение по крайней мере часа убеждал меня, что он этого сделать не может, и в течение этого же часа я говорил ему, что это сделать нужно… Фрунзе через день после моего приезда уехал из Шуи в Родники…».

Но в последней декаде марта 1907 года он ненадолго вернулся в Шую: надо было закончить ликвидацию своих дел и получить от товарищей наказ на съезд.

Дела были общественные: листовки, касса, дружинники. И сердечные — о них он даже постеснялся сказать своему другу Химику.

В двадцать два года, при хорошей внешности, пылком уме и беспредельном авторитете у шуйских рабочих, Арсений вовсе не был сухарем. Все человеческое не было чуждо молодому большевику. Он поделился с Павлом Гусевым, что неожиданный арест Верочки Любимовой оставил в его душе горький след. И не скрывал своих симпатий к Леночке Грабинской — веселой и красивой гимназистке.

И во Владимирском централе, куда вскоре заточили Арсения, он писал письмо в Пишпек матери и сестрам, в Чистополь — брату Константину, в Шую — товарищам и — Лене Грабинской…

Но еще день-другой Арсений был на свободе, и тщательно скрывался от ищеек Лаврова. 23 марта он провел собрание рабочих литейно-механического завода Толчевского в деревне Панфиловке. А вечером был на собрании партийцев в поселке Мартемьяновке.

Заседали в доме ткача Баранова, и Арсению дали наказ: сказать на съезде, чтоб революцию не ослаблять, а коль прижмут, бросить все силы на работу в профсоюзы, пока они разрешены.

Расходились ночью, одиночно, и Гусев направился к Закорюкиным. Баранов предложил Арсению остаться у него, но тот торопился на Малую Ивановскую, в квартиру Соколовых: надо уезжать в Родники, а еще остались дела: закончить листовку, распорядиться о надежном тайнике для оружия.

Думал ли он, что круг замкнулся и филеры сидят у него на «хвосте»? Думал! Он сменил одежду у Баранова и отправился в поселок Дубки к Коркину. Ему сказал, что надо у Соколовых взять его вещи и две винтовки, как только он уедет из Шуи.