Фрунзе

Мысль о побеге увлекла всех. Одни предлагали напасть на стражу, захватить оружие и разбежаться по тайге, пока не подступила осень. Другие тянули в Китай, третьи — в Персию: печатать там воззвания к русским людям и пересылать оружие боевикам.

Но все карты спутал выстрел студента Г. Принципа в далеком Сараеве, на Балканах, где давно был заложен европейский «пороховой погреб». Австрийский наследник прёстола у старого Франца-Иосифа, царствовавшего целую вечность — с 1848 года! — эрцгерцог Франц-Фердинанд вместе с женой был убит этим выстрелом 15 июня 1914 года после встречи с германским императором Вильгельмом Вторым. И тотчас же началась мировая война.

Кто-то пустил слух, что придется зимовать в Александровском централе: конвойных угонят на фронт, некому будет сопровождать ссыльных к местам поселения.

Кинулись к начальнику тюрьмы. Тот подтвердил, что слух обоснован: отправка начнется не раньше весны, так как новый конвой прибудет в октябре, а осенью и зимой передвижения ссыльных запрещены.

Фрунзе получил от товарищей полномочия требовать отправки немедленно.

— Люди не намерены сидеть в вашем клоповнике девять месяцев. Соблаговолите отправить их немедленно, иначе они объявят голодовку.

У начальства не нашлось положительного ответа, и шестьдесят политических отказались от приема пищи. А на четвертый день пришла телеграмма от иркутского губернатора: срочно расселить смутьянов по ближайшим уездам.

Фрунзе — с Иосифом Гамбургом и небольшой группой товарищей — получил направление в село Манзурку Верхоленского уезда: в 180 километрах от губернского центра на тракте Иркутск — Жигалово на реке Лене.

15 сентября 1914 года ссыльные двинулись пешком до последнего этапного пункта в селе Оёк. Там расстались с конвоем и на обычных двуколках при одном сотском с берданкой поехали дальше.

За Оёком, на первой ночевке, местные ссыльные устроили новым поселенцам великий той: яичница-верещага с салом и неохватный самовар. Фрунзе был в восторге: и от милых лиц, и от сытной еды, и от самовара, к которому был неравнодушен с малых лет. Всего этого он не видел больше восьми годов. И расшалился, как подросток: бренчал на гитаре, пел песни и готов был пуститься в пляс. И, словно в угаре, рассказывал кое-что из своих каторжных дет, пока у хозяйки не набежали на глаза слезы…

Пять суток добирались до Манзурки. И наконец, началась «воля»: ходи по селу без провожатых, заваливайся в тайгу, где в небо упираются пожелтевшие от первых утренников стройные лиственницы; слушай цокот белки или треск крыльев поднявшегося из-под ног глухаря. Подсвистывай рябчику и улюлюкай зайчишке, полетевшему стрелой из-за мохнатой кочки!

Заходи в любой дом, говори с людьми. И — читай, читай все, что пока попадается под руку.

Да «воля» есть воля! Смотри на солнце, дыши живительным воздухом. Набирайся сил для новой борьбы. И… никогда не забывай о побеге!..

Большое старинное село Манзурка было раскинуто среди озер, рядом с тайгой. Домов двести пятьдесят — крепких, теплых, из сосны или лиственницы, с крытыми дворами, где и в суровые зимы хорошо держать скотину. С зимнего первопутка оставались в селе женщины, дети и подростки; мужики занимались прибыльным извозом — доставляли на санях грузы из Иркутска к пристани Жигалово, откуда они шли весной по многоводной Лене к золотым приискам.

На озерах стояли в камышах шитики и долбленки — в досужие дни ранней осени люди рыбачили, и охотились, и возили из тайги заготовки для хозяйственных поделок, мох и ягоды.

Верст сто считалось по прямой до Приморского хребта на западном берегу Байкала: там, неподалеку, лежал в озере полумесяцем воспетый в песнях беглых каторжан остров Ольхон. Верстах в шестидесяти на север было селение Качуг, там пролегала река Лена, еще мелкая и узкая в своем верховье.

А чуть ниже стоял на ее высоком правом берегу уездный город Верхоленск, и против него высилась — на версту с гаком — длинная полоса Прибайкальского горного отложья.

Михаил Васильевич пробыл в Манзурке меньше года, но до наших дней осталась о нем светлая память. Создан домик-музей — три комнаты с экспонатами: старые фотографии, некоторые личные вещи Фрунзе, документы, кандалы. И в воспоминаниях старожилов хранится образ обаятельного человека, расшевелившего местную молодежь и сблизившего ее с колонией политических.

Журналист Л. Шинкарев, совершая переход по Лене на баркасе, разыскал недавно людей, которые общались с Фрунзе.

— Фрунзе поначалу жил у Шошиных, у мово свекра, — рассказывала ему Ефимия Андреевна Шошина. — Ну был столяр! Ни минуты не сидел без дела. Ставни, наличники, подоконники — чистая его работа.

И помаленьку стала вспоминать, где и когда увидела Фрунзе и какой след он оставил в ее жизни.