Проблема ценностей так или иначе встает перед человеком во всех случаях фрустрации. Ведь когда он стремится к какой-либо цели, то это означает желание приобрести какие-то ценности, а на этом пути возникают препятствия. Но мы считаем, что «во весь рост» проблема ценностей встает перед человеком тогда, когда он переживает экзистенциальную фрустрацию. В таком состоянии в его сознании невольно возникают ценностные суждения и желание осмыслить или переосмыслить свою жизнь.
Такое состояние человека психологически очень верно и реалистически описал Л. Н. Толстой. Один из его любимых героев, Пьер Безухов, разрывал отношения с женой, в дуэли тяжело ранил Долохова, потерял почти половину состояния и теперь, в пути из Москвы в Петербург, дожидаясь сменных лошадей, размышлял о том, что хорошо и что плохо. И он пришел к выводу об относительности того, что хорошо и что плохо. «А я стрелял в Долохова за то, что я счел себя оскорбленным. А Людовика XVI казнили за то, что его считали преступником, а через год убили тех, кто его казнил, тоже за что-то. Что дурно? Что хорошо? Что надо любить, что ненавидеть? Для чего жить, и что такое Я? Что такое жизнь, что смерть? Какая сила управляет всем? — спрашивал он себя. И не было ответа ни на один из этих вопросов, кроме одного, не логического ответа, вовсе не на эти вопросы. Ответ этот был: «Умрешь — все кончится. Умрешь, и все узнаешь — или перестанешь спрашивать». Но и умереть было страшно»[106]
.Осуществляют ли подобные ценностные суждения какую-либо психозащитную функцию? Мы полагаем, что безусловно осуществляют: 1) мысль об относительности ценностей и оценок действительно может смягчить экзистенциальную фрустрацию. Ведь приходишь к выводу, что то, что ты потерял, не является абсолютной и незаменимой ценностью; следовательно, из-за него не стоит горевать; возможно даже, что потеряв что-то, взамен приобретаешь нечто другое и более ценное; 2) подобные суждения отвлекают человека от своих лишений и горя, позволяют вытеснить их в подсознательное, что также является защитным процессом.
Следует упомянуть еще одну проблему, которую «нащупал» Толстой: человек дает
Роль одиночества как фрустратора привлекает внимание все большего и большего числа психологов. Более того, намечается тенденция создания специальной области — психологии одиночества. Одно очевидно: одиночество является сильным фрустратором, особенно когда оно вынужденное, поэтому в теории фрустрации и психологической защиты эту проблему нельзя обойти стороной.
О влиянии одиночества на личность написал еще Эрих Фромм в книге «Бегство от свободы». Он выделил два вида одиночества.
Иначе говоря, одиночество является одним из сильнейших фрустраторов для человека. Страх перед одиночеством наблюдается у человека уже в первые годы жизни, причем эта эмоция возникает спонтанно. Данное обстоятельство дает основание для предположения, что стремление к общению и страх перед одиночеством имеют наследственные бессознательные корни. Например. когда ребенок в городе теряет из виду мать, он переживает не просто сильное беспокойство, но и самый настоящий страх, хотя, разумеется, никто этому его специально не научил. Можно выдвинуть предположение, что человека сильнее всего фрустрируют те ситуации, в которых под угрозой оказываются те его потребности и мотивы, которые прямо или опосредованно обусловлены наследственными бессознательными психическими ориентациями. При развитии этих идей следует иметь в виду мысль Фромма о том, что если полученная человеком свобода от первичных социальных уз не сочетается с созданием условий для индивидуализации личности, создает различные ограничения на пути к самосовершенствованию, самоактуализации, развития самосознания, то у человека возникает тенденция бегства от такой, обрекающей на одиночество свободы.
Человек по своей природе таков, что лишь временами может терпеть кратковременное одиночество: стремление к одиночеству вряд ли можно считать базальным, имманентным стремлением человека.