Фугас

Серо-зеленые хищники, развернувшись, ощетинились иглами серого дыма. Ракета, сорвавшись с направляющих, ушла в сторону только им видимой цели. Ракета попала точно во двор Усмановых.

Тяжелый грохот взрыва прокатился над горами.

Взрывная волна ударила по барабанным перепонкам, оторвала Женьку от земли и бросила грудью на камни. Перед глазами закрутилась звездная карусель.

И вдруг он увидел себя со стороны. Его сознание как бы вырвалось из тела и, приподнявшись над землей, увидело горящие обломки, черные, обгорелые тела.

В голове застряла одна и та же мысль.

— Господи! Это же ведь по мне, а где же десант?..

Посеяв смерть, вертолеты улетели в сторону Моздока.

На месте, где стоял дом, Женька увидел огромную яму с краями, запорошенными красной кирпичной пылью. Все остальное, что здесь когда-то было, испарилось, превратилось в красную кирпичную пыль.

Окаменев, стоял Женька над воронкой и смотрел в одну точку, не в силах сдвинуться с места. Он вдруг ощутил в себе глубокую пустоту, и все, что еще полчаса назад делало его живым человеком, потеряло смысл, стало ненужным.

Ты сам сегодня, твоя жизнь — это настоящее.

Твои дети, внуки и правнуки — будущее. Но ничего этого уже нет. Ничего больше нет, потому что ты уже умер.

А будущее даже не начиналось…

— Всевышний, я согласен со своей судьбой. Смилуйся над еще живым. Возьми меня к себе, Всевышний!

И что-то вдруг коснулось его лица. Он почувствовал легкое прикосновение женских рук.

— Марьям!..

— Нам с тобой надо жить…

Женька молча копал могилу. Сухая, каменистая земля плохо поддавалась, была тяжела, но Женька копал и копал, боясь, что если остановится, то сойдет с ума, и повторял как заклинание:

— Надо жить!.. Надо жить.

Затем он сделал в яме подкоп, как в настоящей могиле.

Аккуратно уложил в могилку окровавленные останки и засыпал землей. Выйдя со двора, он неожиданно остановился и вернулся обратно. Постелил на землю платок и стал молиться.

* * *

Шоссе было забито идущими людьми. Беженцы двигались в сторону Ингушетии, мужчины и женщины несли на руках маленьких детей, катили за собой ручные тележки с каким-то скарбом, домашними вещами. Дул холодный ветер, небо периодически проливалось холодным дождем. Женька ежился в своей куртке, болели переломанные ребра, и он опирался рукой на плечи Марьям.

Люди шли уже более двух суток. Вечером, когда темнело, останавливались и разжигали костры. Тогда кормили детей, стараясь посадить их поближе к огню, чтобы согреть.

Днем над колонной пролетали военные вертолеты. Грязно-зеленые стрекозы зависали над дорогой, и люди, боясь, что летчики пустят ракету или откроют огонь из пулеметов, как снопы, валились на землю. В черном, открытом проеме двери вертолета всегда сидел солдат с пулеметом, который внимательно рассматривал лежащие навзничь человеческие тела. Снизу были отчетливо видны огромные подошвы его сапог, а лицо терялось.

Люди отворачивали в сторону головы, боясь хоть на секунду встретиться с солдатом взглядом.

Взрослые закрывали своими телами детей. Женька прижимал Марьям к земле, накрывая ее своим телом, и чувствовал, как испуганной птицей бьется ее сердце.

Пятигорск — Грозный — Бонн

РАССКАЗЫ

СОЛДАТСКАЯ МАТЬ

Посвящается матерям, чьи сыновья никогда не вернутся домой

Над селом медленно вставало солнце. Хмурый рассвет осторожно выползал из-за линии горизонта, озаряя серые дома пугливым, зыбким светом. В сараях завозились петухи, пробуя голоса…

Антонина Петровна Горшкова всегда просыпалась в одно и то же время.

С детства привыкшая вставать с петухами, она и сейчас открыла глаза, как только услышала петушиную перекличку. В доме с утра было прохладно, Антонина Петровна затопила печь, подоила корову и отправила ее в стадо. Приближались холода, и скотину пасли уже последние деньки. Выгоняя Зорьку со двора, Антонина Петровна дала ей посыпанную крупной солью горбушку; довольная корова, не торопясь, двинулась к стаду, смешавшись с тремя десятками таких же пятнистых буренок. Антонина Петровна жила одна, муж несколько лет назад разбился на мотоцикле, сын Валера уже второй год служил в армии. За домашней работой и хлопотами пролетело утро. В десять часов почтальонша разносила почту.

По устоявшейся привычке Антонина Петровна вышла за калитку, чтобы самой встретить Галку с сумкой на плече. От сына давно уже не было писем, и Антонина Петровна начала волноваться, не случилось ли чего с сыном. Соседка Валя на все ее страхи только махнула рукой: «Брось, Тоня, мой тоже писал каждую неделю, пока не отслужил год. А как только оперился, так сразу писать и перестал, за последний год только три письма и прислал». Антонина Петровна ей верила и не верила. Ее Валера был не такой, как соседский шебутной и непутевый Толик, который и после армии побыл дома месяц, покуролесил и укатил куда-то на север, присылая матери открытки к Новому году и 8 марта.