Фугас

За двухэтажным зданием школы с обгорелыми стенами и выбитыми стеклами на месте школьного сада зияла воронка, заполненная затхлой вонючей водой и различным хламом. Из-под металлической сетки ржавой кровати выглядывала голова мертвой собаки с оскаленными зубами.

Пленных поставили на краю воронки. Напротив, в пяти-десяти метрах от них, встали трое чеченцев, вооруженных автоматами. Появился человек с видеокамерой. Он профессионально выбрал место для съемки, долго и с удовольствием водил камерой по окружающим его лицам, задерживая кадр на дрожавшем офицере, беззвучно шевелившем губами контрактнике, мальчишках-солдатах с детскими лицами и уже мертвыми глазами.

Внезапно появился еще один чеченец в заломленном на затылок черном берете и с пистолетом в руке. Сделал знак оператору. Когда глаз видеокамеры переместился на него, человек с пистолетом показал рукой на пленных.

— Посмотрите на этих людей, — сказал он, обращаясь к невидимому зрителю. — Это даже не люди — подлые твари, шакалы, убийцы мирных людей. На их руках кровь женщин и детей. Еще вчера они насиловали и убивали. Но мы — не звери. Мы готовы были простить солдат срочной службы, потому что у них тоже есть матери и их заставили убивать. Мы предложили обменять их на наших пленных. Но они уже не нужны своим командирам, они не нужны России, у нее много женщин, которые еще нарожают детей. Поэтому эти люди сейчас должны умереть.

Камера крупным планом снимает окровавленные бинты, слезы на щеках солдат, усмешку на лице контрактника.

Первыми умерли мальчишки-срочники. Чеченец с пистолетом поставил их на колени, по очереди выстрелил каждому в рот.

Из стриженных затылков вылетело по кровавому шматку. Сержант-контрактник на колени не встал, плюнул палачу в лицо. Плевок белой каплей повис у того на бороде. Взбешенный чеченец ударил его ножом в живот, потом перерезал ему горло.

Лейтенант тоже не захотел становиться на колени, его убили выстрелом в лицо. Камера снимала чеченца, вытирающего лезвие ножа о щетину контрактника, смеющихся боевиков, ногами спихивающих в яму тела убитых солдат, лейтенанта, в агонии скребущего землю ногтями.

Камера остановилась. Оператор оказался иностранцем.

— Very good, Бислан, — сказал он, улыбаясь. — Надо идти к Аслану, кушать. Босс будет сердиться.

Когда он ушел, один из чеченцев уважительно кивнул ему вслед:

— Чистая работа. Знаешь, сколько он получит за эту кассету?

В дырку от забора пролезли две тощие голодные собаки. Пугливо озираясь по сторонам, стали жадно лизать лужи густеющей крови.

ВОЗВРАЩЕНИЕ

Осень 1943 года в Чечено-Ингушетии выдалась удивительно хлебородной. Зерном были завалены все склады и амбары. Чечено-Ингушская Республика перевыполнила план по хлебосдаче. Подводы с зерном безостановочно шли на хлебоприемные пункты, на которых висели транспаранты «Все для фронта, все для победы», «Чечено-ингушский хлеб — фронту».

У старого Исы был праздник, внуку Магомету после госпиталя дали отпуск. Он еще не окончательно поправился после ранения, но ходил по селу, молодцевато выпятив грудь, на которой горделиво позванивали медали.

Заканчивалась зима, наступил февраль. Советские войска громили немецкую армию, и войне был уже виден конец. Магомет поправился после ранения и вернулся на передовую. К Исе часто забегала соседка Айшат, интересовалась, нет ли писем от Магомета. Он воевал где-то в Пруссии, писал нечасто. Из последнего письма старик знал, что внук получил орден, в разведке захватил какого-то важного «языка» — полковника или даже генерала.

Ходили тревожные слухи, что Гитлер со дня на день должен сбросить десант на Чечено-Ингушетию. В канун праздника, Дня Красной Армии, ночью в селе начали мычать буйволы и коровы. Старик забеспокоился, сердце чуяло беду.

23 февраля утром село окружили солдаты. К сельсовету подъехали несколько крытых брезентом «студебекеров». Всех жителей собрали на площади, капитан НКВД, руководивший операцией, зачитал приказ — чеченцы и ингуши объявлялись врагами народа и подлежали высылке в Казахстан.

После того как приказ был зачитан, офицер предупредил о том, что на сборы дается три часа. Все, кто попытается скрыться, будет расстрелян на месте. С собой разрешалось брать только необходимые вещи.

Людей загоняли в машины. Женщины плакали, ревела скотина, выли собаки. В освобождающиеся дома заселялись осетины, забирали себе вещи, скарб, скотину.

Теперь уже бесправных людей, изгоев, везли на станцию. Штыками и прикладами автоматов их загоняли в вагоны-товарняки, предназначенные для перевозки скота. В вагонах не было ни туалетов, ни спальных мест, ни каких-либо удобств. Наглухо задраили двери, поставили часовых, приказав в случае попытки побега стрелять без предупреждения.