Фулгрим

Для постороннего зрителя статуя могла бы показаться уже совершенно готовой, но Остиан давным-давно понял, что только на последней стадии можно вдохнуть жизнь в скульптуру. На этом критическом этапе художник должен отыскать последний штрих, который превратит изделие из камня в произведение искусства.

Было ли это проявлением несовершенства или человеческого восприятия хрупкости жизни, Остиан не знал и не хотел знать. Он не желал разбирать свой талант по косточкам, поскольку опасался, что не сумеет вновь собрать его в единое целое.

Все несколько месяцев путешествия к системе Каллиниды (совершенно бессмысленное, если можно так выразиться, поскольку Двадцать восьмая экспедиция провела там всего неделю и участвовала лишь в одном сражении) он ограничивал свои передвижения мастерской и столовой на нижней палубе, где питались летописцы. «Ла Фениче» превратился в обитель откровенного разврата, где люди только и знали, что обжираться и напиваться да удовлетворять свои самые низменные желания, нисколько не оглядываясь на правила поведения в цивилизованном обществе.

Он несколько раз за эти месяцы заглядывал в «Ла Фениче» и каждый раз был шокирован происшедшими там переменами. По мере того как примарх обнародовал свои идеи и видение финального обновления, картины и скульптуры становились все более зловещими. Кроме того, там зачастую устраивались дикие, разнузданные оргии наподобие кутежей в древней Романийской Империи, и Остиан, не желая подвергать свои нервы таким испытаниям, предпочитал оставаться в одиночестве.

Однажды, после того как он сидел за выпивкой с Леопольдом Кадмусом, Остиану снова пришлось заглянуть в «Ла Фениче». Леопольд, как, впрочем, и многие другие летописцы, не побывавшие на Лаэране, вероятно, уже покинул Двадцать восьмую экспедицию, зато Остиан увидел, как Фулгрим дает советы Серене д'Анжело по созданию огромной фрески на потолке. Пропорции фигур показались ему ужасными, но еще отвратительнее был сам сюжет: дикое совокупление змей и людей, изображенных в самых извращенных позах.

Серена бросила на него короткий взгляд, и Остиан со стыдом вспомнил резкие слова, сказанные им во время их последней встречи. Их глаза встретились всего на мгновение, но позже, вспоминая отчаянно-страдальческое выражение ее лица, он едва не заплакал.

Фулгрим, словно почувствовав его присутствие, обернулся, и облик примарха ошарашил Остиана — глаза были обведены яркой тушью, а серебристо-белые волосы, заплетенные в тугие косички, поднимались наверх в замысловатой прическе. Щеки Фулгрима пересекали бледные линии, напоминающие татуировку, а его пурпурное одеяние слабо прикрывало бледное нагое тело, демонстрируя свежие шрамы и множество серебряных колец и полосок, пронзавших кожу.

Темный взгляд примарха остановился на Остиане, и скульптор понял, что замеченные им еще при встрече в студии признаки безумия и одержимости усилились до пугающей степени.

Это воспоминание вызвало озноб, и Остиан вернул свое внимание к мрамору. Возможно, летописцы, покинувшие Двадцать восьмую экспедицию ради более тучных пастбищ, были правы, но внутренний голос предостерегал Остиана о более мрачных причинах внезапного исчезновения упрямцев.

Эти подозрения заставили его сделать выбор, и Остиан решил, что, как только статуя будет закончена, он попросит перевести его в другую экспедицию. Атмосфера в Двадцать восьмой стала для него слишком душной.

— Чем скорее я отсюда уберусь, тем лучше, — прошептал он.

Хоть Остиан Делафур и не мог этого знать, его вывод почти полностью совпадал с мнением Соломона Деметра, глядящего на разбомбленные руины города Хорал и дворца Регента. Насколько мог видеть глаз, повсюду простиралась выжженная земля — вид, совершенно совпадавший с его представлениями о преисподней. Когда-то это был прекрасный мир, и очевидное совершенство его архитектуры составляло поразительный контраст с мятежом, зародившимся в его золоченых дворцах, и предательством, происшедшим на его почерневших руинах.

Мрак темной пеленой окутал Соломона с тех самых пор, как он едва не погиб в сражении на орбитальной станции в системе Каллиниды. Причина, по которой Юлий и Марий оставили Вторую роту без поддержки, явилась во всей своей ужасающей откровенности. После битвы он не видел ни одного из своих братьев, а уже через несколько часов Вторая рота была отправлена на соединение с тремя другими Легионами для умиротворения мятежного мира Истваан III.

Центр мятежа находился в городе из полированного гранита, с высокими башнями из стекла и стали, известного под названием Хорал. Мятежный правитель Вардус Праал попал под влияние Дев Битвы, злобных псайкеров, предположительно истребленных Легионом Гвардии Ворона еще десять лет назад.

Первые сражения развеяли многие сомнения Соломона; освободившись в кровопролитных боях от накопившегося гнева, он начал верить, что все идет как надо, а его недавнее беспокойство было беспричинно.

Но затем появился Саул Тарвиц с невероятным известием о предательстве и готовящейся бомбардировке.