Фулгрим

— Это прекрасно, — ответил Фулгрим. Его голос едва ли был громче шепота, но Юлию показался оглушительным, и он упал на колени у края ложи. — Хорус рассказывал об истинной мощи, но я даже не представлял…

Юлий в изумлении осмотрелся и понял, что он может видеть, как сопрано врывается в зал и скользит между слушателями, словно живое существо. Крики и визг публики прорывались через пелену музыки, оплетавшей его мозг, и он видел, какие ужасы творятся в зале: люди бросались друг на друга, пуская в ход кулаки и зубы. Некоторые из зрителей кидались в объятия соседей, отдавшись похоти, и вскоре весь зал был похож на раненого зверя, содрогавшегося в агонии смерти и страсти.

Порывам чувств поддались не только простые смертные. Астартес тоже были захвачены неудержимой силой «Маравильи». От чрезмерного перенапряжения чувств воины давали выход эмоциям единственно доступным им способом. От сцены вглубь зала распространялась волна насилия, кровь уже лилась рекой, а над «Ла Фениче» продолжала греметь музыка.

Юлий услышал резкий треск, словно рвался на клочки полотняный парус. Обернувшись, он увидел, что холст огромного портрета Фулгрима скручивается и натягивается, как будто нарисованное существо стремится вырваться за пределы рамы. В глазах портрета полыхали огни, и долгий пронзительный вопль, пролетевший по невероятно длинному туннелю, вонзился в мозг Юлия, наполняя его чудовищной жаждой жестоких наслаждений.

Яркие огни заполнили зал; они всплывали из оркестра, тягучее пламя поднималось от странных инструментов, обретало физическую форму и превращалось в жидких змей, переливавшихся мириадами цветов. Следом за ними распространялись безумие и дикая горячность, а те, кого касались эти змеи, бросались в водоворот самых низких наслаждений, диктуемых возбужденной психикой.

Оркестранты играли так, словно руки им не принадлежали, их лица превратились в искаженные ужасом маски, а пальцы продолжали неистовую пляску над клапанами. Музыка держала их мертвой хваткой и не позволяла своим создателям проявить хоть малейшую слабость.

В голосе Коралин Асеник Юлий услышал отзвуки агонии. Он осмелился поднять взгляд к сцене, где примадонна исполняла разнузданный дикий танец, а хористы сопровождали его пронзительными воплями. Конечности певицы метались и извивались в совершенно несвойственной человеку манере, и Юлий отчетливо различил треск костей, вплетавшийся в бесчисленное множество мелодий, заполнявших театр. Он видел, что женщина уже мертва, в глазах нет никаких признаков жизни, все кости превратились в песок, но голос все так же рвался из ее груди.

Все живое в «Ла Фениче» уже было заражено вихрем огней и звуков, и безумие достигло апогея. Юлий видел, как Астартес убивали смертных ударами кулаков, как пили их кровь и пожирали плоть, а потом сдирали кожу с переломанных костей и набрасывали себе на плечи, словно шаль.

На скользком от крови полу продолжались буйные оргии смертных, ставших сосудами для темной энергии, вливавшейся в мир, и любое непотребство принималось с радостью.

В центре этого безумия Бекья Кински с приклеенной к лицу бессмысленной улыбкой управляла хаосом. По ее горящим глазам, в восторженном обожании обращенным к Фулгриму, Юлий понял, что это было величайшее из ее произведений.

А потом без всякого предупреждения крещендо прорезал пронзительный визг, и на глазах у Юлия исковерканное тело Коралин Асеник взлетело в воздух, широко раскинув руки. Неведомая сила подхватила разбитую плоть и кости певицы и превратила ее в какое-то новое и устрашающее существо. Изувеченные конечности выпрямились и вновь стали гибкими и изящными, а кожа приобрела бледно-лиловый оттенок. Вместо бывшего на Коралин мерцающего платья из голубого шелка появились полоски блестящей черной кожи, очертившие округлости мягкого тела, сформированного из ее трупа.

Жуткий чавкающий звук вылетел из горла примадонны, и та сила, что удерживала ее над сценой, исчезла. Существо, в которое превратилась Коралин Асеник, с мягкой грацией приземлилось в центре сцены.

Юлий еще никогда не видел такого прекрасного и одновременно отталкивающего создания, вид полуобнаженной женщины будил и отвращение, и непреодолимую тягу, от которой сводило внутренности. Волосы тонкими иглами встали вокруг овального лица с зелеными глазами-блюдцами, клыкастым ртом с чувственными губами. Гибкое тело имело совершенные формы, но только одну грудь, а кожа почти скрывалась под татуировками и пирсингом. Обе руки превратились в длинные лапы с клешнями, как у краба, блестели красным хитином и влажной плотью. Несмотря на угрожающе острые клешни, существо казалось настолько соблазнительным, что Юлий ощутил возбуждение, какого не испытывал с тех пор, как стал Астартес.