Фулгрим

— Это Первый капитан Юлий Каэсорон, — пояснила Серена, и в ее голосе он уловил нотку самодовольства.

— Ты с ним знакома?

— Да, он попросил меня написать его портрет, — просияла Серена. — Мне стало известно, что он покровительствует искусствам. Он очень приятен в общении и обещал информировать меня о предоставляющихся возможностях.

— Возможностях? — переспросил Остиан. — Что это за возможности?

Серена не успела ответить, поскольку люмосферы, постепенно сбавляя яркость, погасли и по залу пронеслось нетерпеливое шиканье. Взглянув в сторону сцены, Остиан заметил, что Бекья положила руки на клавиатуру клавесина.

Едва акустические излучатели и точности воспроизвели и усилили начало мощной увертюры, Остианом внезапно овладело непреодолимое романтическое чувство.

А потом представление началось, и шторм звуков обрел очертания мелодии и развеял неприязнь Остиана к Бекье. Сначала он услышал отдельные капли дождя, потом поднялся симфонический ветер, и вот уже вовсю разбушевался ливень. Он слышал звон и шелест воды, хлещущие порывы бури и грохотание грома. Остиан даже поднял голову, почти ожидая увидеть над головой тяжелые тучи.

Музыка крепла, и в зале заметались голоса тромбонов, пронзительные стоны флейт и громогласные удары литавр, они сливались в страстную симфонию, повествующую дивную эпическую историю на каком-то прекрасном и очень ясном языке, хотя позже Остиан совершенно не мог вспомнить, о чем была эта песня.

К оркестру присоединились голоса вокалистов, хотя на сцене не было никого, кроме Бекьи, а музыка продолжала греметь, призывая к миру, радости и братству людей.

Душа Остиана воспарила, а затем была низвергнута в пропасть, и он ощутил на своем лице слезы отчаяния, но мощная кульминация симфонии снова подняла его в небеса.

Он искоса взглянул на Серену и понял, что и ее обуревают те же чувства, отчего возникло желание привлечь ее к груди и разделить радостный восторг. Остиан снова перевел взгляд на сцену: Бекья раскачивалась, словно сумасшедшая, ее сапфировые волосы рассыпались по лицу, а пальцы кружили над клавишами, как танцующие дервиши.

Внезапно внимание Остиана отвлекло какое-то движение в рядах восхищенных слушателей. Он заметил, как какой-то аристократ в серебряном нагруднике и синем флотском мундире с высоким воротником, наклонившись, прошептал своей спутнице несколько слов.

В то же мгновение музыка смолкла, и Остиан вздрогнул, как от удара. Музыка не просто смолкла — ее словно вырвали из сердца. Обрушившаяся на зал тишина породила в его груди болезненную пустоту и яркую ненависть к невоспитанному аристократу, чье поведение стало причиной преждевременного конца.

Бекья встала из-за инструмента. Ее грудь в изнеможении вздымалась, а на лице пылал огонь несдерживаемой ярости.

Она с ненавистью вперила взор в аристократа.

— Я не буду играть для таких свиней! — крикнула она.

Мужчина в гневе вскочил со своего места:

— Я не потерплю оскорблений, женщина! Перед тобой Палджор Дорджи, шестой маркиз клана Террават и патриций Терры. Изволь относиться ко мне с почтением!

Бекья плюнула на подмостки:

— Ты хвастаешься тем, что досталось тебе по прихоти рождения. А я создала себя сама. Здесь тысячи аристократов Терры, и только одна Бекья Кински!

— Я требую, чтобы ты продолжала концерт, женщина! — закричал Палджор Дорджи. — Ты не представляешь, сколько веревочек пришлось натянуть, чтобы меня включили в состав этой экспедиции, и все ради того, чтобы послушать твою игру!

— Не знаю и не желаю знать, — бросила Бекья. — Такой гений, как я, достоин любой цены. Удвойте ее, утройте, и вы даже отдаленно не узнаете стоимости того, что услышали сегодня вечером. Но это несущественно, поскольку я больше не буду играть.

Зал горестно загудел, умоляя возобновить концерт. Но Бекья Кински была не склонна уступать просьбам публики, пока от входа в концертный зал не раздался еще один могучий голос:

— Госпожа Кински!

Все головы повернулись на этот властный оклик, и Остиан, увидев, кто успокоил толпу, почувствовал, как лихорадочно забилось его сердце. В дверях стоял Фулгрим Фениксиец.

Еще ни разу в жизни взгляд Остиана Делафура не останавливался на более могущественном создании, чем примарх. Его доспехи цвета аметиста сверкали, словно только что вышли из оружейной мастерской, золотые полосы на нем блестели солнечными лучами, и каждая пластина брони была украшена искусной чеканкой. Длинный кольчужный плащ ниспадал с плеч, а высокий пурпурный ворот и крыло имперского орла, распростертое над левым плечом, оттеняли черты бледного лица.

У Остиана тотчас возникло желание высечь статую Фулгрима из мрамора. Он понимал, что прохладный камень превосходно передаст оттенки светящейся кожи примарха, доброжелательный взгляд, улыбку, спрятавшуюся в уголках глаз, и мерцающую белизну рассыпавшихся по плечам волос.

Все присутствующие в восторге от совершенства, к которому никто и не надеялся приблизиться, склонили головы перед величием Фулгрима.

— Ты не хочешь играть для маркиза, так, может, согласишься сыграть для меня? — спросил Фулгрим.

Бекья Кински кивнула, и концерт продолжился.