Функция: вы

– Он все равно ее получит. Так посчитала троица. Это больше, чем будущая история, это игра планетарных масштабов. Все, о чем должны думать маленькие люди, вроде нас с тобой, угодив в воронку неизбежного… – Он разжал пальцы, но не отпустил меня, и потому я не отпустил его, – это сколько жизней мы можем спасти. Вы выбрали спасти контрфункции. Я выбрал спасти вас. Как здорово, что сегодня это одно и тоже. Поэтому, Миш… Михаэль… Я умоляю тебя. Отправь это чертово тело в чертов Бари. Помоги мне, прошу.

Гул прекратился. В невесомой, какой-то инфракрасной тишине раскатился звонкий «дзынь». Где-то в глубине этажа разошлись двери лифта, и это где-то решительно замаршировало к нам.

Хольд вскинулся, поморщился, что вскинулся:

– Все. Не думай об этом. Перестань думать.

– Не могу, – просипел я, – меня сейчас стошнит.

– А что там с никами?

– Никами?..

– Да. Расскажи, что случилось.

– Они… На нас напали… Когда мы возвращались в лабиринт…

– Сколько их было? Кто пострадал?

Я знал, он пытался отвлечь меня, заставить думать о чем-то еще, прежде чем госпожа-старший-председатель нагрянет и увидит эхо последних слов. Тех, что мы сказали друг другу. Тех, что не скажем уже никогда. Но я застрял. Хольд снова сжал мою руку.

– Я никогда их не видел, – буднично продолжил он. – Такой реликт. Вик как-то по пьянке рассказал, как его убивали. Ужасно любопытный момент, что они всегда начинают с ног. Думаю, может, они людей как окорочок держат. Как шашлык, жрут с шампура. Скажи, есть такое? У вас же кого-то съели?

– О господи… Я реально сейчас сблюю.

На нас обрушился свет. Хольд отдернул руку, я зажмурился, и не осталось ничего, кроме темно-бордового занавеса век.

– Двадцать три варианта, как убить себя, – раздался голос, как хор, он был повсюду. – Вы изобретательны, господин Ооскведер. Но не все требует такого скрупулезного приложения ума.

Я проморгался и увидел его нелепый комбинезон. Он оказался аквариумно-синим. Хольд стоял, глядя мне за спину, и считал. Не знаю, до скольки. Может, до пяти, может, их была дюжина – какая разница, если все она одна? Но марш вдруг стих. Хольд издевательски хмыкнул:

– Что такое? Забарахлил счетчик?

Функции молчали. Он выбрался из-за стола:

– Решить – значит, мысленно сделать. И не надо думать, что, если я не хочу расстраивать ребенка, в моих планах убить себя что-то изменится. Если уж на то пошло, я вообще не хочу никого расстраивать. Как у всякого мудака, это выходит у меня без сознательного напряжения воли.

Я стиснул зубы. Я не верил, не мог.

– Чем особеннее к вам отношение, тем наглее вы становитесь, – а капелла молвила госпожа-старший-председатель.

– То, что вы называете отношением, похоже на домогательство. Я отбиваюсь.

Хольд шагнул к ней, но, поравнявшись со мной, сказал между делом:

– Все. Свободен.

– Нет, – выдавил я. – Я останусь с тобой.

– Прекрати. Ты же знаешь, я ненавижу долгие проводы, – фыркнул он в значении вали-чтобы-не-всплыло-лишнего.

– Потерпишь, – прохрипел я в значении сам-вали.

Хольд опустил руку на спинку моего стула. Когда-то его мрачная тень надо мной сопровождалась раздражением, от которого щетинился воздух. Но сейчас, из-за боли, он старался ничего не выражать. Я знал это, потому что знал каждую подпорку его внешнего образа. А она знала, потому что его лечили так, как ей было нужно.

– Вы дадите ему умереть? – молвила госпожа-старший-председатель.

– У каждого своя оптимизирующая функция, – донесся с другой стороны холла еще один голос. – Если вы хотите не дать ему умереть, едва ли я здесь для того же.

Только тогда я обернулся. Ее функции были повсюду. Равнодушные взгляды изучали нас с Хольдом, все мерности сложившейся мизансцены, и только юная девушка в мантии из собственных волос, держась с краю, смотрела на пожилого мужчину в льняном костюме у окна.

– Непостижимо, – молвила девушка. – Вы готовы низвести себя в ноль, лишь бы мы ушли в минус. Это ненависть, господин Ооскведер?

– Это выбор, – ответил Хольд.

– Но он отрицательный. Ваш отказ от жизни математически, биологически безрассуден. Вопреки издержкам, в которые вы нам обходитесь, я по-прежнему предлагаю новую жизнь. Если вы так преданы человечеству, присоединяйтесь к нам. Мы работаем над возвышением вашего вида активнее, чем все мировые правительства. Если вам безразличны чужие судьбы – если вас лишь гнетут прогоревшие амбиции – присоединяйтесь. После стольких лет затворничества у вас появился шанс занять себя чем-то стоящим.

Хольд мрачно хохотнул.

– Так вот какой расчет? Отупев взаперти, я должен был почуять сквознячок свободы и с восторгом согласиться на клетку класса люкс? Но тюрьма есть тюрьма. Пусть и с автоматическим смывом в туалете. Шантажируя меня, вы даже не потрудились создать иллюзию выбора.

Функции ожили. Заскрежетали ножки выдвигаемых стульев, и госпожа-старший-председатель расселась по столикам толпой внешне совершенно нормальных людей. Ненормальными оставались взгляды и машинная слаженность тел.

Пользуясь заминкой, Хольд сгорбился.

– Сядь, – прошептал я. – Умоляю. А то самомнением царапаешь потолок.