Функция: вы

Она подходит к банной стойке, осматривает сложенные полотенца и халат. Скидывает последний, вытягивает из шлевок пояс, затягивает руку выше перелома. Расправляет полотенца, заматывает локоть. Длинного хвоста пояса хватает на узел поверх.

Самолет снова ведет. Она припадает к стойке и ждет. И тянется к последнему полотенцу, чтобы обтереть висок. Она все-таки успела заметить его в зеркале.

Выключив свет, она возвращается в полумрак гостиной. По стенам льют тени с подсвеченных окон. Она знает, что должна сломать ключ, а потом выбраться из заднего окна, оставив дом, как приманку. В движении прятаться лучше всего.

Она поворачивается к двери и замирает.

– Что ты здесь делаешь?

Полумрак гостиной удивленно молчит. Она делает к нему шаг и повторяет. По-настоящему повторяет, без всяких дежа антандю:

– Я просила оставить меня в покое, Михаэль.

* * *

В фонящей дождем полутьме Ариадна пересекла комнату:

– Как ты сюда попал?

Я рассеянно огляделся:

– Мы… кажется, мы приехали за тобой…

Она прошла мимо дивана, на котором мы сидели (сидели же?) и столика, куда Куница складывала грязные полотенца (складывала? или еще нет?)

– Мы давно уехали. Ты спишь.

Я непонимающе посмотрел в окно. Дождь размывал все, кроме света фонарей, отчего-то палящих ярко, резко, как прожекторы.

– Нет, я… Во сне я ничего не чувствую. А сейчас чувствую. Здесь очень холодно.

Ариадна приблизилась – ко мне, к окну, – и на лице ее я различил искажения, которые без заминки назвал бы тревогой, окажись передо мной кто-то другой. Но она сделала еще шаг, уходя из-под прицельного света, и полумрак скрал все, кроме голоса:

– Тебе нельзя здесь находиться. Проснись.

– Я не умею просыпаться по желанию…

– Осознайся. Ты часть Дедала, ты всегда одновременно внутри и снаружи. Сон – лишь одна из лазеек.

Я не понимал, что́ она говорит. Что́ я помню, а чего не происходило, и никогда уже не произойдет по причинам, которые я тоже не помнил. Просто знал, что мы больше не могли так стоять.

Над нами скрипнул потолок. Неприятно посыпалась пыль сквозь щели в половицах второго этажа.

– Здесь есть кто-то еще? – поднял голову я.

Ариадна схватила меня за руку:

– Она не должна тебя увидеть.

Я споткнулся, когда Ариадна потянула меня обратно к ванной, минуя диван без нас, столик без полотенец.

– Кто там? – не сдавался я. – Кто не должен меня увидеть?

Скрип сместился, поменял тональность. Пыль превратилась в древесные щепки. Они кружились в льющихся по стенам тенях и пахли хвоей. Все пахло ею. Хвоей и кровью.

– Обещай, что не выйдешь. – Ариадна втолкнула меня в ванную. – Что бы ни случилось, не выходи ко мне. А когда все закончится, найди способ прийти в себя. Ты сразу все вспомнишь.

– Погоди! – Я вцепился в косяк. – Позволь мне помочь тебе!

– Для этого мы слишком поздно познакомились.

Дверь ударила меня по пальцам. Я отскочил, пережидая боль, за ней тьму, но та редко отступала вместе с болью. Прижавшись к закрытой двери, я нашарил ладонью поток воздуха, струящийся из зазора в косяке. Остаточный след Ариадниных пальцев холодил учащенный пульс.

Со второго этажа кто-то спускался. Прильнув к щели, я различил на слух размеренную поступь по лестнице, постанывание ели под тяжелым шагом, но легкой стопой. Когда лестница стихла, Ариадна сказала:

– Привет.

А потом холодно добавила:

– Только быстро.

Я вцепился в ручку. Дом содрогнулся от выстрела. Но за ним ничего не последовало: ни вскрика, ни удара тела об пол. Все застыло в густом, как смола, безмолвии, янтарном звоне порохового эха.

Я выждал, как обещал. Приоткрыл дверь. Комната оказалась пуста. Я раскрыл дверь шире, выглянул за порог. Гостиная выглядела так, будто мне померещились выстрел и Ариадна, весь наш разговор. Я настороженно прошелся, обогнул диван и увидел свежую стопку полотенец на кофейном столике. Рядом лежал махровый пояс – белый, чистый, как облако; тот самый, которым Ариадна зафиксировала перелом пару минут (часов? дней?) назад. Я метнулся обратно в ванную. Включил свет. Осмотрел кафель, раковину. Здесь тоже все оказалось чистым и убранным, ни следа крови. Только хвоя.

– Мару, – медленно вымолвил я. – Я обещал ему, что не буду ничего делать сам. Что подожду до утра.

– О… – раздалось за спиной. – Ты подождал.

Я поднял взгляд и в зеркале увидел дуло артемиса у своего виска. Но не только его. Я медленно обернулся.

– С добрым утром, – сказала Ариадна.

Артемис выстрелил. Тут я немного и вспомнил.

* * *

Мару будил меня трижды. Так он сказал. Потом, кажется, добавил: если б не откат, это был бы менингит. Вероятно, он имел в виду плотный морозный туман, пришедший вслед за штормом предзимними значениями термометра, из-за которых у меня не высохла голова, а разводы воды на подушке смерзлись в корку.

– Я имею в виду настежь открытое окно.

Он укутал меня в свою куртку и отвел наверх, где за разобранным от записей столом Виктор с Тамарой, попивая чай, разговаривали по громкой связи с Фицем. Тот говорил что-то вроде: никто не знает, где Русалка сейчас. А они спрашивали: думаете, у нее эпизод? Или: может, она ушла с Хольдом? Не помню, кто чьим голосом.