Фурье

Так, вслед за французскими материалистами он отстаивает идею единства мироздания — вечно существующей и движущейся материи. Фурье не пройдет мимо положения Гольбаха о существовании различных видов движения. Он будет, подобно Дидро и Ламетри, решать вопросы общественной жизни с позиций механицизма.

Именно под влиянием французских материалистов Фурье набрасывает в эти годы первые тезисы о воспитании: «…Нужно с самых ранних лет развивать естественные склонности и инстинкты ребенка, дать простор всем его физическим и духовным способностям…» Словом, среди наставников и духовных предшественников молодого лионца французские просветители — величина весьма заметная, как бы ни старался «не замечать» ее сам Фурье.

И недаром впоследствии Маркс указывал, что учение Фурье непосредственно исходит из «учения французских материалистов» [8].

Впрочем, и забывчивость Фурье станет понятной, если учесть, что на его отношение к просветительству наложило отпечаток одно весьма модное в 90-е годы течение общественной мысли. Как-то Шарль обратил внимание, что за последние лет двадцать в лионских газетах опубликовано большое число статей мистического характера.

Далеко не вдруг он осознал, что Лион, оказывается, был в эти годы одним из основных в стране центров оккультизма, что здесь обосновалось множество франкмасонских лож, различных сект мистиков. В 1778 году в Лионе проходил масонский конвент. В городе в свое время подвизался талантливейший авантюрист Джузеппе Бельзамо, получивший громкую известность под именем графа Калиостро. В среде лионской интеллигенции тех лет проходят оживленные дискуссии на мистические темы.

Чтение газет, журналов, долгие беседы с друзьями сделали свое: Фурье «заболел» мистицизмом. Особенно его увлекает космогония оккультистов, основанная на принципе всемирной гармонии. Он разделяет веру мистиков в одушевленность миров. Фурье приобретает в свою библиотеку знаменитое сочинение Кеплера «Гармония мира». В его выписках находим: «Гармония определяет жизнь космоса… гармония должна быть и в жизни общества. Гармония заложена в основу поведения человека…»

О проникновении мистических элементов в учение Фурье один из его биографов, Юбер Буржен, пишет так: «Можно себе представить с некоторым вероятием, как, должно быть, осуществлялась работа его ума. Получив толчок от случайного чтения фантастических произведений, его воображение заработало; оно могло восстановить в его памяти и собрать для его собственной конструкции элементы мистических учений, которые он встречал в некоторых редких книгах, по его обыкновению бегло просмотренных, а особенно в беседах при деловых встречах и при посещениях людей. Таким образом, некоторые книги могут быть источником метафизических и космогонических теорий Фурье; но в этом отношении существенно еще то, что он был по преимуществу истолкователем наивным и в то же время оригинальным идей, которые стали ходячими».

В начале 1799 года Фурье снова в Марселе. Город больше не поражал Фурье своими размерами, как это было в первый приезд из Безансона. Казалось, ничего не изменилось: гостиницы и кафе, пивные подвальчики моряков, лавки менял и банки. На вершине обнаженного холма часовня Нотр-Дам де ля Гард — излюбленное место паломников и богомольцев. Отсюда открывается чудный вид на залив. В хорошую погоду можно взять лодку и съездить на остров Иф, где знаменитый замок Иф вот уже 250 лет как превращен в государственную тюрьму.

Еще до революции Марсель был крупным центром международной торговли. Отсюда уходили нагруженные зерном и французскими винами корабли во все страны мира. В городе издавна развивалась текстильная и пищевая промышленность. По торговому обороту Марсель перевешивал все вместе взятые города Франции. Отцы города обогащались не только на сбыте продукции своих предприятии, но и на широко поставленной спекуляции. Не случайно в Марселе революционные настроения еще в 1789 году вылились в уличные бои. Торговцы долго помнили, как многие из них поплатились тогда своими товарами.

С марсельским заливом у Фурье связано тягостное воспоминание, которое будет досаждать ему многие годы. В 1793 году ему поручили выбросить в море 60 тысяч пудов начавшего гнить риса, который хозяева скупили я припрятали, чтобы во время голода продать подороже. Как знать, при иных обстоятельствах и он, глядишь, мог бы за такое вот дело попасть в застенок мрачной островной тюрьмы.

По возвращении из Марселя — снова записи в дневнике: «Я вступил в новый научный мир, но не мог заниматься исследованиями с первых же лет. Сверх того, меня отвлекала торговая служба; а ведь работа ума сводится почти на нет, когда приходится отдавать свои дни и годы занятиям пошлым и с наукой несовместимым».